Индульгенция 2. Без права на жизнь - Тимур Машуков

Мне был жутко интересно, что ещё хранит в себе этот лес, и я шел дальше, позабыв про всяких богатырей. Потому как был уверен — все это не просто так…

Глава 16

Глава 16

Лес меня не отпускал. Даже когда я вышел на поляну, его пальцы — тонкие, как паутина, — цеплялись за мои плечи. Луна висела низко, будто прорвала небо серпом, и ее свет лился густым молоком, заливая траву, которая шевелилась, словно под ней копошились тысячи жуков. В центре поляны стояло дерево. Не то просто черное, не то совсем мертвое; его искривлённые ветви были усеяны лоскутами, полосками кожи, клочьями волос, лентами с вышитыми именами.

«Ловец снов», — мелькнуло в голове, словно кто-то извне вбросил эту мысль. Воздух пахнул медью и мокрым пеплом.

Я подошел ближе и тогда увидел, что это не лоскуты, а они — крохотные куклы, связанные из корней, с глазами из бусин. Их беззубые рты шевелились, тихонько напевая что-то на неизвестном мне языке, который резал слух.

Амулет на моей груди предупреждающе заныл, точно застарелая рана. Я внял предупреждению и хотел бежать, но было поздно: ноги будто приросли к земле. Ветви дерева жутко заскрипели, зашевелились, склонились надо мной, и одна из кукол упала мне в ладонь. Холодная, липкая. Ее голова повернулась с щелчком:

— Покажи, что прячешь за ребрами, — прошипела она, оскалив зубы-иглы.

И лес вдруг рухнул. Нет, не лес — я. Внутри всё закипело, будто кто-то влил расплавленный металл в жилы. Из горла вырвался крик, а изо рта — клубы черного дыма. В дыму замигали картинки — отец, который взрывается в едущей машине, женщина с лицом, как у той куклы на ветке, ключ, вонзающийся в дверь из человеческих костей…

Дым рассеялся. Я лежал на траве, а дерево горело. Не обычным живым огнем — синим пламенем, холодным, как лед. Куклы кричали, превращаясь в пепел, а их голоса сливались в один вопль:

— Он увидел! Он увидел!

С трудом вставая, я заметил в траве кость. Не звериную — человеческую, с вырезанной надписью «БЕГИ». Но куда? Лес вокруг поляны сомкнулся ещё плотнее, деревья вытягивались, становясь похожими на тюремные решетки. И тогда из чащи вышла Она.

Лань. Нет — не лань. Существо с оленьими рогами и лицом девочки, чья кожа переливалась, как перламутр. Глаза без зрачков, сплошная белизна.

— Ты разбудил Лес, — произнесла она, не шевеля губами. Ее голос звенел, как горный хрусталь. — Он теперь будет гнаться за тобой. До последней капли твоего страха.

Она повернулась, и я, как зачарованный, пошел за ней. Ее копыта не оставляли следов, но там, где она ступала, вырастали цветы с лепестками-языками. Они шептали:

— Он уже мертв… Он уже мертв…

Тропа вела вниз, в овраг, где текла река. Но вода здесь была черной и густой, как деготь. Над поверхностью висели шары — словно мыльные пузыри, внутри которых копошились тени. Одна лопнула у меня над головой, и тоненький голосок пропищал:

— Помнишь, как ты украл хлеб у слепого? Он умер через день. Это ты убил его.

— Вранье. Такого никогда не было, -нашел в себе силы возразить я.

Но лишь тонкий и злобный смех был мне в ответ. Лань-девочка остановилась у воды.

— Перейди, — приказала она.

— Это же смерть, — выдохнул я.

— Смерть? — она рассмеялась, и из ее рта посыпались жуки. — Ты уже в царстве мертвых.

Амулет, тот, что был подарен Мораной, вдруг дернулся на шее, как живой. Сорвав его, я по наитию сунул в черную воду. Река взревела. Амулет засветился, и жидкость начала твердеть, превращаясь в стеклянный мост.

— Смешно, — сказала девушка-лань, исчезая в воздухе. — Ты носишь в руке сердце Леса. Он тебя съест последним.

Мост вел в пещеру, из которой доносился стук. Металлический, ритмичный, как сердцебиение машины. Лесу нравились игры. Особенно когда жертва сама несет в себе ловушку.

И тогда я побежал, пока легкие не начали гореть, как раскаленные угли. Я видел нить, алую нить, что тянулась из моей груди и пульсировала в такт каждому шагу, будто пытаясь вырвать сердце.

Лес вокруг меня вновь менялся: деревья становились выше, их стволы покрывались чешуйчатыми наростами, а ветви сплетались в арки, словно пытаясь образовать гигантскую клетку. Воздух был густым, как сироп, и каждый вдох оставлял на языке привкус горечи и железа.

Ночь сгущалась, но свет не исчезал. Он исходил от грибов, растущих у подножия деревьев. Их шляпки мерцали бледно-зеленым светом, а споры, поднимаясь в воздух, образовывали призрачные фигуры — силуэты людей, зверей, существ, которых я не мог опознать. Они что-то шептали, их многочисленные голоса сливались в единый поток слов, которые я не мог понять, но которые заставляли кожу покрываться мурашками.

Нить дернула меня в сторону, и я свернул с едва заметной тропы, углубляясь в чащу. Здесь земля была мягкой, как кожа, и каждый шаг оставлял углубления, которые тут же заполнялись черной жидкостью. Она пузырилась, словно живая, и из нее поднимались пузырьки воздуха, лопаясь с тихим хлопком.

Внезапно я услышал пение. Оно было тихим, едва уловимым, но от него кровь застыла в жилах. Это был голос, который невозможно было описать — он звучал как смех ребенка, плач женщины и вой ветра одновременно. Я остановился, пытаясь понять, откуда он исходит, и тогда увидел его.

Он сидел на камне, покрытом мхом, в центре небольшой поляны. Фигура была человеческой, но слишком длинной, слишком тонкой, будто его вытянули, как горячий металл. Кожа была бледной, почти прозрачной, а глаза — черными, бездонными, как две дыры в ткани мироздания. В руках он держал что-то, похожее на книгу, но страницы ее были сделаны из кожи, а буквы — из костей.

— Ты опоздал, — сказал Он, не поднимая головы. Его голос был мягким, как шелест листьев, но каждое слово резало, как нож.

Я не ответил. Нить, тянущаяся из моей груди, дернулась, и я почувствовал, как что-то внутри меня сжалось.

Он поднял голову, и Его глаза встретились с моими. В них не было ни злобы, ни радости — только пустота, которая тянула, как воронка.

— Ты знаешь, зачем я здесь, — прошептал я, хотя сам