Найдёныш - Павел Сергеевич Комарницкий

Бяшка молчала и молчала. Она молчала так долго, что Иван Иваныч уж было решил — ответа не будет.

— От судьбы не уйти, папа, — промолвила богиня Огды своим вибрирующим, клекочущим голосом. — Даже если пытаться. Будет лишь хуже…

Пауза.

— Идите.

…

Река белела широкой лентой, уходя из-за горизонта за горизонт. И острым, явственным ощущением было безлюдье. На миг Ивану Иванычу показалось — нет в мире никого, кроме них… троих путников и тех, кто остался на заимке…

— Лёд крепкий везде, однако, промоин нигде нету, — сообщил Илюшка, вернувшись с разведки. — Можно переводить.

— Хорошо. Иди вперёд, там принимай.

Бросив взгляд назад, Полежаев махнул рукой.

— Охчен! Давай!

Перевод столь немалого каравана через Тунгуску и притом втроём — дело вовсе непростое. Это на узкой таёжной тропе лошади ещё как-то держались, смирно идя гуськом друг за другом, не пытаясь улизнуть, оборвав поводья. На широком открытом пространстве скакунам чуть дай повод, и никакие поводья не спасут — устроят свалку с диким ржанием, оборвутся и разбегутся. Поэтому переводили коников по пять-шесть, сам Полежаев и вёл. Охчен подавал лошадок, на том берегу их принимал Илюшка. Возня эта. Выпавшая к тому же на вечер, вконец вымотала путников, так, что хотелось лечь и уснуть в сугробе.

— Трудно, Вана Ваныч, — констатировал Охчен. — Шалаш делать надо, однако, чай пить!

— Да, чаю бы сейчас не помешало!

Зимний поход оказался мучительно труден, сверх всех ожиданий. Привычная дорога до Ванавары вместо двух дней отняла четыре. Снег, вроде бы пока не слишком глубокий, скрывал под собою валежник, грозивший переломать лошадям ноги. Спать каждый раз приходилось, накидав поверх расчищенной от снега мёрзлой земли хвойного лапника и забираясь в мешки, сшитые из медвежьих шкур. Вдобавок лёгкий поначалу морозец явственно норовил от шуток перейти на полный серьёз. Мексиканские самозарядки, взятые в поход вместо привычных трёхлинеек, как уже уяснил Иван Иваныч, в крепкий мороз были не особо-то надёжны — того гляди ожидай заедания.

И впереди был путь до Кежмы. По заброшенной, чего уж там, таёжной тропе. С буреломом и валежником, коварно скрывающимся под снегом.

— Ва! — Илюшка снял с нодьи походный жестяной чайник, испускающий носиком клубы пара. — Давай сахар доставай, Вана Ваныч. Чай — шибко хорошо, однако!

— Да, — Полежаев улыбнулся как можно более жизнерадостно, отгоняя сосущую сердце тревогу. — Чай — шибко хорошо!

…

— … Не водятся у нас тут кошки, ну никак. Первое время, как на факторию мы с Иваном-то прибыли, так всё я хотела кошечку завести. Иван Иваныч сколько раз из Кежмы котяток привозил… нет, всё бесполезно. То собаки втихую порвут, то зверь лесной, рысь или лисица…

Две женщины, русская и тунгуска, сидели напротив печного зева, поближе к огню — так, чтобы хватало света для починки одежды, заботливо штопаемой. Третья женщина, роду и вовсе не человечьего, огня, напротив, сторонилась — сидела сбоку, чтобы не видеть пляшущих языков пламени, вязала что-то на спицах и при этом читала книгу, время от времени одним движением переворачивая страничку. Что касается подрастающего поколения, то оно, сообразно позднему времени, крепко спало, сопя носиками.

Идиллия, зимняя сельская идиллия… Если не считать тревоги за тех, кто ушёл в зимнюю тайгу.

— Погоди, ма… — Бяшка улыбнулась. — Будет тебе кошка. Уж её-то собаки не порвут!

Женские взгляды встретились.

— Ну чего, чего вы так на меня смотрите?! — неожиданно взвилась Бяшка. — Не слышу я их! Далеко они уже!

Воцарилось неловкое молчание, все снова усердно взялись за свою работу. Даже слишком усердно.

— Огды… — тихонько подала голос тунгуска. — Они вернутся? Все вернутся, да?

Бяшка со звоном бросила на столик вязальные спицы, захлопнула книгу и встала во весь рост.

— Да что же это такое!

Она уже наклонилась в двери, чтобы перейти в соседнюю комнату, но внезапно остановилась.

— Они вернутся. Все вернутся. Да только не все одинаково.

…

Деревушка Уяр утопала в сугробах, наметённых кое-где уже чуть не вровень с заборами. И это ещё до Рождества, подумал Полежаев, разглядывая убогий пейзаж. Наверное, к весне тут из снежных гор торчат только трубы…

— Доброго тебе здоровья, бабушка, — вежливо поздоровался он со старухой, пробиравшейся вдоль натоптанной в снегу тропы, точно солдат под обстрелом по окопу полного профиля. — Не скажешь часом, жив-здоров Еремей Силыч, али как? Чего-то не видно оживленья на дворе. И дым из трубы не идёт.

— Еремей Силыч-то? — бабулька поправила драную шаль. — Уууу… Убёг Еремей-то Силыч, с белыми как раз и убёг. И Анну свою прихватил, однако.

— Вот те раз… — обескураженно заморгал Полежаев. — С чего вдруг?

— Дак это… у белых сынки-то его оба служили. Ну и как красные сюда, значица, а он-то отсюда…

Бабка подозрительно прижмурилась.

— А вы ему кто, извиняюся, сродственники какие али знакомцы?

— По делам старым, торговым знаю его, — убедительно ответил Полежаев. — Вот случилась оказия, дай, думаю, проведаю… А оно вон как вышло.

Иван Иваныч вздохнул.

— Ладно, бабка, бывай здорова!

…

Нет, Кежма вовсе не походила на затурканную деревню, занесённую снегами. Снег тут был вполне утоптан, и даже унавожен, что говорило об оживлённом гужевом движении. Добротное, зажиточное сибирское село, самый что ни на есть центр Кежемской волости.

Вот только красный флаг над домом, где не так давно помещалась управа, несколько напрягал. И часовой с винтовкой, закутанный в собачью доху, на крыльце. И ещё более напрягали торопливо, как-то бочком пробегающие бабы.

— Я так думаю, ни шиша мы тут хорошую цену не возьмём, Вана Ваныч, — проницательно подметил Илюшка. — Ноги унесём ли?

— Типун тебе на язык! — Полежаев исподволь нащупал рукоять «маузера», упрятанного под полушубком.

На разведку в Кежму отпускать хозяина одного Илюшка категорически не согласился. Охчен? Охчен хорошо умеет коней пасти, соболя бить, из тайги смотреть. В людном месте лучше Илюшки подмоги нету, однако! Так что сейчас Охчен приглядывал за укрытым возле ключа-водопоя караваном, со строгим наказом — ежели услышит пальбу, бросать дончаков и возвращаться на заимку. Всё равно одному такой табун не увести.

Иван Иваныч уже который раз пожалел, что ввязался в это дело. Воистину, дурня жадность губит… Надежды получить за коней хотя бы полцены растаяли, как майский снег. Одна ведь босота на улицах!

Ладно… последняя попытка. Пусть не полцены, и не четверть даже… не бросать же таких-то коней в тайге?

В кежемском кабаке было тихо и сумрачно, полузакрытые ставни пропускали свет совсем скупо.

— Чего вам? — половой, с перекинутым через плечо застиранным полотенцем протирал столы мокрой тряпкой. — Закрыто сёдни