Суровая расплата. Книга 1: Тень среди лета. Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

Маати с трудом выпрямился. Его озабоченность выглядела почти смешной. Мальчик изобразил вопрос. Ота принял позу непонимания происходящего, но почти тотчас опустил руки.

– Дело не в ней. Я сам… Кажется, я от нее отдаляюсь.

– Почему? – поразился Маати.

Ота недоумевал, как этот разговор вообще начался. У Маати был талант подбивать его на обсуждение тем, которые он не решался даже обдумывать. Видно, дело в том, что наконец появился понимающий слушатель: тот, кто знал, кем был Ота, кто пережил почти те же невзгоды и радости.

– Я ей не говорил. О том, кто я есть. Думаешь… Скажи, ты бы смог любить кого-нибудь, не доверяя?

– Жизнь полна странностей, Ота-кво. – Маати вдруг заговорил не по годам умно и печально. – Если бы нам пришлось ждать тех, кто достоин доверия, может, и любить было бы некого.

На некоторое время оба замолкли. Потом Маати поднялся.

– Пойду возьму воды. И заодно поищу, где отлить своей, – бодро сказал он.

Ота улыбнулся:

– Тогда нам пора.

Маати изобразил позу согласия и сожаления, потом отошел на более-менее твердых ногах. Ота встал и потянулся, разгоняя кровь. На скамью, где они сидели, Ота бросил полоску серебра. Этого с лихвой хватало, чтобы оплатить съеденное и выпитое – вино, хлеб, сыр. Когда Маати вернулся, они взяли курс на север, в сторону дворца. По городу разливался голубоватый лунный свет, и только фонари у ворот да жаровни огнедержцев добавляли к нему пятна теплых тонов. Крики ночных птиц, стрекотание сверчков и голоса городских жителей из тех, кто еще не лег спать, сопровождали их в пути.

Все вокруг было знакомо, как собственная постель или запах моря, однако же рядом с Маати многое изменилось. Почти треть жизни Ота провел в Сарайкете. Выучил изгибы его улиц, узнал, каким огнедержцам стоит доверять, а каких можно купить, какие чайные обслуживают всех без разбора, а какие приберегают лучшее для знатных гостей. А еще он определил свое место в этом мире и не вспоминал о нем, как не вспоминал, что дышит. Только с Маати было иначе.

Мальчик дал ему взглянуть на мир по-новому, будто в первый раз. На город, на улицы, на Лиат, на себя. Особенно на себя. Теперь то, что казалось ему мерилом успеха – знать город, оставаясь незаметным, – стало пресным, пустым. И как он раньше этого не сознавал?

Вдобавок в голове роились воспоминания – бессвязные обрывки детства и дошкольной поры, которые он считал забытыми. Было в них лицо с темными волосами и бородой – отцовское, наверное; женщина, которая пела и купала его, поднимая одной рукой. Ота не помнил, кем она ему доводилась: матерью, сестрой или нянькой. Но еще были огонь в очаге и медная ванна-бочка, на которую он ребенком смотрел с восторгом и любопытством.

В мелькании дней и ночей ему на память стали приходить другие смутные образы. Он вспомнил, как мать незаметно от отца сунула ему в вещи тряпичного зайца. Как мальчик постарше – брат, должно быть, – кричал, что нечестно отправлять Оту из дому, а он при этом чувствовал себя виноватым за возникшую ссору. Вспомнил имя Ойин Фрей и старика с длинной седой бородой, что стучал в барабан и пел, но так ли его звали и кем он был, осталось тайной.

Трудно было сказать, какие из воспоминаний правдивы, а какие он сочинил сам. Интересно, думал Ота, если вернуться в те края, далеко на север, поведут ли его эти призраки по давно забытым тропам – например, из детской до кухни, а оттуда к подземному ходу – или запутают, подобно болотным огням?

Вспоминал он и школу – косой взгляд Тахи-кво, свист лакированной розги… Все это Ота гнал из памяти. Гнал мальчишку, что терпел боль и унижение, и бежал сам точно одержимый. Мучимый тем, кем он мог быть и не стал.

– Кажется, я тебя расстроил, Ота-кво, – тихо вымолвил Маати.

Ота обернулся, вопросительно сложив руки. Маати наморщил лоб и потупился.

– Ты молчал всю дорогу от чайной, – пояснил он. – Если я вел себя бестактно…

Ота рассмеялся, чем отчасти его успокоил. Повинуясь порыву, старший юноша обнял Маати за плечи, как друг или брат.

– Прости. Похоже, у меня так со всеми в последние дни. Нет, Маати-кя, я не расстроился. Просто ты заставил меня задуматься, а я отвык. Да и признаться, устал страшно.

– Можешь переночевать у поэта, если не хочешь в барак. Там, на нижнем этаже, есть отличная кушетка…

– Нет, – ответил Ота. – Если лишу Мухатию-тя повода выбранить меня утром, к полудню он просто взбеленится.

Маати изобразил понимание с оттенком печали и тоже обнял Оту за плечи. Так они и пошли дальше, то шутя, то грустя о былом – совсем как вчера. Маати уже лучше находил дорогу в городе, и, хотя путь он выбрал не самый короткий, Ота позволил ему вести себя. Приближаясь к статуе императора Атами у перекрестка трех дорог, он думал, каково было бы иметь младшего брата.

– Ота, – окликнул Маати, внезапно замедляя шаг. – Гляди-ка: знакомый тип. Вон тот, в накидке.

Ота посмотрел ему через плечо. Какой-то человек шел на восток, удаляясь от них. Один, без провожатых. Маати подметил верно: это был тот же, что спал за столиком в чайной или притворялся, что спит. Ота шагнул в сторону, засучивая рукава на случай драки. Дворцовых обитателей, бывало, выслеживали в надежде на поживу.

– Идем со мной, – сказал Ота и вышел на середину перекрестка, где сходились три дороги.

Сверху из темноты понуро взирал император Атами. Ота медленно обернулся, разглядывая каждую улицу, каждый дом.

– Ота-кво, – с сомнением заговорил Маати, – он что, за нами следил?

Вокруг никого не было, кроме удаляющейся фигуры чересчур знакомого мужчины. Ота сосчитал двадцать вздохов, но больше никто не появился. Тени замерли. Ночь была безлюдной.

– Возможно, – ответил он. – Не знаю. Не будем задерживаться. Заметишь что-нибудь – скажи.

Остаток пути до дворца Ота выбирал самые широкие улицы, чтобы сразу засечь приближение чужаков. Он был готов, если придется, послать Маати за помощью, а самому задержать нападающих. Правда, такое сработало бы лишь с парой врагов, и то без ножей. Однако больше ничего не случилось, и Маати благополучно пожелал ему доброй ночи.

Когда Ота добрался к себе в барак, страх прошел, зато навалилась жуткая усталость. Он рухнул на койку и задернул полог. Его будто распластало на грубой холщовой постели. Однако, несмотря на утомление и убаюкивающий храп товарищей, сон все не шел. Ота в уме перебирал проблемы: