Изъ Москвы с любовью (том 2) - Сергей Анатольевич Кусков

что эта тема больная и требует обсуждения. — Я старался держать голос суровым, но, чувствовал, получалось не на сто процентов. — Это мальчишеское бахвальство, игра гормонов. У меня нет проблем с сестрой, нет серьёзных отношений ни с кем из окружения, и, кажется, для моего возраста это нормально?

— Для твоего возраста это прекрасно! — согласилась она. — Спешить с отношениями в четырнадцать не нужно, организм ещё не раз подкинет тебе вещи, достойные удивления. Но из-за гормонов у тебя могут возникнуть проблемы с сестрой. А это, учитывая семью, к которой ты принадлежишь, уже не только твоё дело.

— Решу. — Я беззаботно пожал плечами. — А вот отношения с Женей точно обсуждать не хочу. Не с тобой. В делах сердечных человек должен справляться сам, а в дела семейные рекомендую не лезть в принципе — нарвёшься.

— Уверен? — пронзительный взгляд, словно холодный клинок заходит в грудь.

— Абсолютно. — Я его с честью выдержал, не дрогнул.

Моя уверенность, причём искренняя, подействовала — сделав в блокноте запись, Ромодановская от произошедшего в клубе отстала, перейдя к следующему пункту.

— У тебя есть влечение к Маше?

Ожидаемый вопрос. А потому и к нему я отнёсся спокойно.

— Почему ты спрашиваешь? Я ведь уже сказал, что нет. Я не извращенец.

— А я и не говорю, что это извращение. Просто если в тебе некто, чужой, то ему она не сестра, и это может отразиться на мировосприятии. Это куда более важный вопрос, чем ты думаешь, не связанный с жёлтой прессой и той дурацкой статьёй с фотографией, где вы целуетесь между зубцами на стене. Её я как раз обсуждать не буду.

«И поступишь мудро» — добавил я про себя. Но то, что сказано вслух не есть истина. Кроме «обсуждать» у психолога её уровня есть сотня способов вытащить из человека правду не напрямую.

— Потому прошу ответить на мой вопрос предельно искренне, — продолжала она. — Итак, это влечение у тебя есть? Пусть даже в зачаточной форме? Пусть даже в виде глупых шальных мыслей перед засыпанием?

— Нет. — Я уверенно покачал головой. — У меня нет влечения к Маше, и никогда не было. — Выдавил из себя улыбочку, но эта стерва на улыбки не покупается.

— То есть, она сестра?

— Самая настоящая, стопроцентная.

Снова запись. И резкий соскок с темы на главное:

— Расскажи о нём.

— О ком? — сразу не понял я.

— О том, кто в тебе.

— Я же вроде не рассказывал, что во мне кто-то есть? — Сделал усилие, чтобы не разозлиться и не податься вперёд, в агрессивную позицию. В моём случае агрессия лишь усугубит качество допроса — оно мне надо? Но эти усилия от стервы не скрылись, в глазах промелькнул довольный огонёк — меня получается раззадорить. Плохо!

— Саш, давай договоримся, говорить друг другу правду и только правду? — попробовала с другой стороны надавить она. — Просто иначе я не смогу помочь тебе.

— Друг другу? — Я показно усмехнулся. — А ты будешь её говорить? Правду? Мне?

— Конечно. — В глазах стервы недовольство: «Как ты мог в этом усомниться!» Ага, щас, я прям поверил в твою честность.

— Тогда разреши я первый начну задавать вопросы?

Пожатие плеч: «Валяй».

— Нас пишут?

— Да. Три камеры, с трёх ракурсов. — Нет, она даже не поморщилась. Возможно, подготовилась к таким моим вопросам и решила не юлить заранее? Такие, как она, это могут просчитать. — Нет, не увидишь — для комфорта пациентов они спрятаны, — ответила на мой следующий вопрос, а я только начал крутить по сторонам башкой.

— Мама увидит всё, что мы тут наобсуждали? — продолжал пробивать я животрепещущее.

— Да. Может, наконец, задашь что-то важное?

А что в её понимании важное, если не это? М-да.

— Почему ты даже не пытаешься врать? — придумал я следующий вопрос. И именно придумал.

— Саш, я врач, — спокойно, как ребёнку прописные истины, проговорила она, и даже нацепила воспитательскую улыбку. — Я уважаю твою маму, но вот прямо тут, — постучала рукой по подлокотнику, имея в виду это здание, — моя территория. И только я решаю, как и что здесь будет. И в моих принципах один из краеугольных камней занимает честность — я никогда не вру пациентам, как бы ни была тяжела для них правда. Просто потому, что если я начну врать — потеряю свой бизнес, а это единственное, что у меня есть. Да, я отчитаюсь перед государыней, и если она запретит наши занятия — значит, так тому и быть. Но пока ты тут, в этом кабинете — в общении с тобой действуют мои правила. И правила эти предельно просты — я ВСЕГДА на стороне пациента.

— Даже когда твоего пациента хотят упрятать в психушку наследники? — попытался поддеть я, но ожидаемо наткнулся на бетонную стену.

— Именно поэтому я и ввела сама себе это правило. Из-за пациентов, которых хотят упечь, получив от меня нужный диагноз.

— Так чтишь врачебную этику?

— Да, но не только. Не хочу остаться крайней. Ибо бывает, что у наследников ничего не выходит, и пациент, вернувшись и поборов недуг, мстит подставившим его близким. Иногда сурово. А также всем, кто их в нелицеприятном поддерживал. А это могут быть, например, княгини первой сотни по знатности. Или люди чуть более мелкого пошиба, но власти которых хватит, чтобы уничтожить жизнь бедному врачу с окраины Москвы.

«Окраина Москвы» — это наиэлитнейший район рядом с Химкинским водохранилищем, в чуть ли не девственных лесах. Тут вокруг исключительно княжеские и боярские усадьбы, самых-самых. Вот такой она «врач с окраины».

— М-да, — вырвалось у меня. — И я…

— Я обещала и обещаю вновь, буду говорить правду, даже неприглядную. И прошу от тебя того же, — перебила она — видно надоела игра в недоверие. — А государыня… Саш, давай начистоту, если бы она так хотела получить информацию из твоей головы, как ты этого боишься — ты был бы в ином заведении, с иной вертикалью подчинения и куда менее вежливыми сотрудниками. Но ты тут, в этом милом здании, в уголке живой природы, сидишь в мягком кресле и добровольно даёшь показания, без кнута и палки.

— Всё-таки даю показания? — грустно усмехнулся я.

— Ну, я же обещала быть честной. — Искромётная улыбка.

Да, чего Ромодановской не откажешь, так это в пресловутой честности. Мама моя женщина, как с такой общаться! Ни одной здравой мысли в голове!

— Хорошо, твоя взяла, — тяжко вздохнул я и расслабился. — На самом деле я здесь не совсем принудительно. Ведь и сам хочу понять, что за зверь во мне.

— Расскажешь про него?

— Конечно. Всё, что понял, а понял немало. Понимаешь, он… Другой!