Совок 15 - Вадим Агарев

Розы в «шурики» местного ОБХСС, какое-то время еще есть. Хотя не припомню такого случая, чтобы одним днём, от замысла вербовки и до оформления агентурного дела под ключ происходило. Но животворящих пинков подполковника для этого вполне хватит. Должно хватить. Тем более, что спешное выполнение данных действий в интересах и самих «колбасников» Ленинского РОВД. Всё это так и даже за хитрой бумажкой с красной полосой они с большой вероятностью успеют разок метнуться к секретчицам в Информцентр. Но после этого всё равно, даже после всего этого останутся еще некоторые специфические нюансы. Совсем небольшие, но в нашем конкретном случае, очень важные формальности. А именно, получение специального номера на агентурное дело. За которым опять и таки снова понадобится смотаться в ИЦ. Всё к тем же тёткам-секретчицам. Которых заставить задержаться на месте после восемнадцати часов могут всего три или, максимум, четыре человека в УВД. Остальные им ни разу не указ, всех остальных они смело пошлют лесом. А без него, без этого номера вся эта затея, не более, чем пошлый фарс. И даже хуже того, это самая настоящая мастурбации причиндалами дохлого ишака. С очень дурным запахом авантюры и откровенного очковтирательства. Такую попытку надувательства высокое руководство не простит никому и никогда. Особенно, под строгим взглядом москвичей. Очень болезненно и в самой извращенной форме не простит! Вотрёт каждому и непосредственно в то самое очко! Применив вместо вазелина самый красный и самый жгучий перец…

Плохо, что данное интимное откровение понятно не только мне. Оно не составляет никакой тайны и для минуту назад совращенного мной товарища Хлебникова. Профессионала и мужчины, безусловно, опытного, и чрезвычайно искушенного в этих игрищах. А посему, как только он увидит, что задуманная нами комбинация из-за выпадения из жесткого пожарного графика безнадёжно рушится, он сразу же её пресечет. Без малейших колебаний и каких-либо сомнений. И тогда работа с гражданкой Радченко пойдёт по совсем другому сценарию. По самому жесткому варианту она двинется. Думать о котором мне даже не хочется. Хотя ради справедливости стоит признать, что ничего другого чекистам не останется. По той объективной причине, что и без того уже у них цейтнот в этой доминошной партии.

— Слушай меня внимательно! — тихо начал я шипеть Розе в ухо, как только мы с ней оказались у торцевого окна коридора, — Из этого кабинета у тебя есть только два пути. Либо домой в Зубчаниновку, либо до суда в тюрьму, а после суда в лагерь! Минимум на десять лет! Но тебе, по причине политической целесообразности могут ввалить и все пятнадцать! Просто, чтобы другим неповадно было. И еще, на всякий случай помни, что по этой статье конфискация предусмотрена! — мельком покосился я на подозрительно взирающего на нас с противоположного конца коридора капитана Мухамедзяныча, — Но, если будешь слушаться меня, то возможно, я тебя отсюда вытащу! Во всяком случае, постараюсь вытащить! — поправился я, решив не наглеть и не дёргать капризную дуру-фортуну за её непрестанно виляющий хвост. — Но я-то да, я постараюсь, только без твоей помощи и без твоего полного мне доверия я этого сделать, увы, не смогу! Ты это понимаешь? — я умолк, вопросительно уставившись на сосредоточенно внимающую мне цыганку.

За всё время моего затянувшегося монолога Роза, не проронила ни единого слова. Всё это время она в упор и неотрывно всматривалась в мои глаза. Потом, после изрядно зависшей паузы кивнула. И снова сделала это молча. Что ж, это уже хорошо!

Больше всего я сейчас опасался того, что от панической растерянности и пережитого стресса у неё самопроизвольно отключится разум. И вместо него врубится панический режим «баба-дура». Вот тогда уже можно будет окончательно сливать воду. В таком состоянии разубедить женщину и вернуть её к адекватности очень трудно. А в данном случае, когда ни времени, ни каких-либо соответствующих условий у меня нет, сделать это будет абсолютно невозможно. На выдачу пары вразумляющих затрещин, с неизбежно последующими потом соплями и рыданиями, у меня нет даже получаса. Тем более, времени нет на оздоровляющий женский разум качественный и потому всепрощающий секс. Который так же потребует приложения немалых и самых добросовестных усилий. И, как минимум, полутора, а то и всех двух-трёх часов. Если даму, как зачастую это бывает, после примиряющего соития вдруг потянет на поговорить.

— В общем, так, Роза! — взял я в руки холодную ладонь цыганки, — Сначала я тебе кратко обрисую твою ситуацию, а потом буду задавать всяческие вопросы. А ты станешь мне на них отвечать! И отвечать ты будешь так честно, и так откровенно, как не ответила бы даже своей родной маме или вашему барону! Ты меня поняла? — без нажима и ровным голосом произнёс я.

Я очень надеялся, что и в этот раз Роза меня поймёт так, как следует. Однако, вместо благодарного согласия, ответом на мои слова была мёртвая тишина. И с каждой секундой её упрямого молчания, последовавшего за моим спасительным посылом, та надежда таяла и испарялась под потолок «бэховского» продола. Зрачки цыганки, до того казавшиеся мне цвета аутентичного и хорошо выдержанного вискаря, теперь приобрели непроглядную угольную черноту. И, если поначалу я сам старался не отпускать взгляда жульчихи, чтобы следить за перепадами её сознания, то теперь всё поменялось до наоборот. Теперь уже она с пронзительной проницательностью уставилась в мои глаза и что-то там настырно пыталась высмотреть. Я едва удержался от попытки отвести глаза от пронизывающего взгляда этой индоцыганской кобры. Но через полминуты необъяснимо-странная тревожность из моего разума ушла. Как по щелчку пальцев. Теперь я просто смотрел в черную бездну. Уже ничего, кроме глухого и постепенно нарастающего раздражения, не испытывая. Потому что, как никто другой, осознавал одну неприятную частность. Что пока мы тут играем в гляделки с этой, изучающей меня дурищей, в самой непосредственной от нас близости у доблестного подполковника Хлебникова невыносимо зудит анус. И с каждой минутой он у него чешется всё сильнее, и нестерпимее. Болезненно воспаляя инстинкт самосохранения Бориса Олеговича до самой высшей критической точки.

— Хорошо! — неожиданно и как-то вдруг, но всё-таки вышла из своего мистического ступора преступная Роза, — Я тебе верю, Корнеев! Я согласна!

К этому времени я уже настолько поизносился в своём нервно-эмоциональном состоянии, что решение разродившейся цыганки никак не отразилось в моём сознании. Ни восторгом, ни эйфорией, ни простым обывательским удовлетворением. Мне было почти пофиг. Почти. В голове перекатывалась лишь одна мысль, — а на хрена мне оно всё это⁈ Может, так ей и надо, этой задумчивой в своём упрямстве курице? И пусть себе