Сыны Триглава - Андрей Игоревич Каминский

Со всех сторон заревели рога и боевые трубы, заулюлюкали аварские конники, направляя хрипящих, встряхивающих гривами коней прямо в реку. Моравы же и прочие славяне, также как и кестельцы, сталкивали на воду лодки-однодеревки и большие, наспех связанные плоты, — все, что удалось отобрать в окрестных деревнях или на скорую руку соорудить самим. Начинался бой, что окончательно решал судьбу Сленжанского края — останется ли он под рукой отеческих богов или же оденет крест, подчинившись Распятому.

С деревянной стены, защищавшей городок сленжан, стояли Стюрмир и князь Вортицлав, угрюмо глядя на собравшуюся на левом берегу силищу. Вортицлав, облачившийся в кольчугу и полукруглый шлем, держал в руках меч, а на его бедре висел топор; фриз же, защищенный ромейским панцирем с Горгоной, вооружился франкским мечом и саксонским ножом-скрамасаксом.

— Похоже, это конец, — сказал князь, почти равнодушно смотря, как первые лодки отчаливают от берега, — что же, никто не скажет, что сленжане погибли без чести.

— Посмотрим, — сквозь зубы процедил Стюрмир, покосившись на стоявшего рядом Марибора, — что, жрец, поможет ли нам твой бог против рабов Распятого?

Лицо волхва Триглава оставалось бесстрастным.

— На все воля Трехликого, — сказал он и, развернувшись, сошел со стены. Стюрмир от души выругался и посмотрел на реку — кони аваров, с трудом преодолевая сильное течение, упрямо плыли к острову — некоторые, похоже, уже доставали ногами окружившие остров отмели.

— Приготовились! — прорычал фриз, — сейчас начнется.

Вортицлав, обернувшись, махнул рукой — и засевшие за стеной лучники осыпали кочевников стрелами. Проклятия, крики умирающих, ржание испуганных лошадей наполнили воздух — после первых же залпов не меньше десяти трупов уносило течением окрасившейся кровью реки. Однако авары и не думали останавливаться: привстав в седле, они стреляли в ответ — и уже сленжане падали, пронзенные стрелами. Меж тем славянские и германские воины Ростислава на своих плотах и в лодках, неуклонно двигались вперед: даже притом, что грести им приходилось одной рукой, а второй держать щит, прикрываясь от сыпавшихся сверху стрел. Вот первые утлые суденышки ткнулись носами в песчаный берег и воины, мешая воинственные крики с призывами к Христу, устремились к городку. Другие же спешно развязывали плоты, вытаскивая самые большие бревна — и с ними же бежали к воротам, под градом сыпавшихся из-за стен стрел, копий и камней.

Ростислав напряженно смотрел, как его воины один за другим выходят на берег, в нетерпеливом ожидании, когда можно будет самому вступить в бой. Пора, наконец, заканчивать с покорением этой земли, оказавшей на удивление жестокий отпор захватчикам. Даже после того как аваро-моравы прошли Пшесеку, каждый шаг в сленжанских лесах давался им немалой кровью. Но и изрядно потрепанное мораво-аварское войско оставалось грозной силой — лихие конники грабили, жгли, насиловали и убивали в городках сленжан, дедошан и требовян. Не прошло и месяца как в руках здешних князей и волхвов осталось только святилище на Сленже, да два городка на Одре — Тумский и Глогув. Держались еще и бобряне, но с ними покончат сорбы, наконец-то вступившие в битву. Взяв Тумский городок, Ростислав собирался двинуться на север, чтобы, наконец-то, ударить по Венете.

Рядом с князем, перебирая четки, стоял монах Сисиний — вполголоса моливший Бога о победе над сленжанскими «хананеяннами». Ему сейчас тоже хватало забот — под его руководством сносились капища язычников и сжигались идолы, по его же настоянию жители многих сел, упорствующих в язычестве, становились рабами для продажи в моравские и аварские земли. Сейчас Сисиний готовился вступить в Тумский Городок, чтобы заложить первый камень будущей церкви на месте языческого святилища. После того же как падет святилище на Сленже, можно будет приняться и за поганские капища в Волине, Щецине, Арконе и иных городах Венедского Поморья.

Но те, кого монах в мыслях уже не числил средь живых тоже не сидели сложа руки: в капище Тумского городка, перед идолом Триглава собрались волхвы во главе с Марибором. Перед ними, привязанный к вбитым в землю колышкам, лежал голый Моймир, гневно сверкая синими глазами. Вортицлав пытался использовать младшего брата Ростислава для переговоров с князем Нитры, пообещав моравам богатый выкуп и присягу на условиях сохранения старинных обычаев. Ростислав, однако, гневно отверг любые попытки перемирия, исключавшего полное крещение сленжан.

— Что толку от спасения бренной плоти, если душа будет ввергнута в ад? — ответил князь, — брат мой, я знаю, с радостью обрящет Царствие Небесное, приняв мученический венец, но не предаст Христа — и также и я не позволю скорби по брату поколебать веру в Господа Нашего. За любое злодеяние, что вы причините Моймиру, будете держать ответ дважды — на земле от моего меча и в жизни вечной — в огне и кипящей сере геенны.

То же самое, только еще более дерзкими словами, ответил Вортицлаву и сам Моймир — и разозленный князь отдал его жрецам Трехликого для свершения самого жуткого и древнего обряда, сохраненного жрецами Сленжи со времен кровавых обрядов кельтских друидов. О тех временах напоминали и венки из омелы в волосах жрецов и их оружие — серпы с изогнутыми лезвиями из золота и серебра — металлов Триглава. Сам Марибор, занося золотой серп над грудью молодого человека, громко взывал к своему богу.

— Боже Триглаве, тремя мирами владеющий, слепой, но всевидящий, всепроникающий, всем владеющий — твой слуга просит тебя о помощи. Молодой плотью, горячей кровью, текущей в жилах этого юноши, одной с кровью князя, что грозит уничтожить святилище твое и убить всех верных и преданных, я призываю тебя — сними повязку с грозных глаз твоих, обрушь смертоносный взор на святотатцев. Как будет пожрана плоть и кровь сего отступника,