Ведьмы.Ру 3 - Екатерина Насута

О том, как тяжело приходится невнимательным девочкам.

— Ты, Ялинка, не крути хвостом… выбирай вон. Или гони, коль негожие, другие придут, — Леший топнул ногой, да только дочь его лишь усмехнулась и косу за спину отбросила.

— Тяжко, батюшка, — сказала она, — тут выбирать. Сам знаешь, мёртвое солнце глаза застит. А самой мне на ту сторону ходу нет, не пустит вода, как и тебя ко мне. Разве что кто сумеет за ворота вынести…

Она переводила взгляд с Шикушина на Земелю.

И обратно.

— Вот кто сумеет, за того и выйду, — промолвила девица и посохом о землю ударила. А тот зазвенел вдруг тонко, надрывно. И гуси-лебеди загоготали на многие голоса, словно заверяя, что слышали слово сказанное.

Что за…

— Я попробую, — Земеля, не дожидаясь согласия, подхватил девицу, которая гляделась тощею. И в первое мгновенье показалось, что легка она, будто пёрышко.

Взял и потащил к воротам.

А в голове вертится, что как-то оно и не обязательно вот. Что Шикушин здоровый, справится. Пусть он и тащит, а потом женится… и уж после Земеля подумает, как тут быть.

Мысли кружились.

Зудели.

И не давали покоя. Но в то же время что-то не позволяло выпустить девку из рук. А вот и ворота, стоят, распахнуты настежь. И ручеёк тут, раскинулся тёмной гладью. Ручеёк?

Ручей.

Или даже река. И вода в ней, ещё мгновенье до того чёрная, густая, что нефть, выпускает огненные дорожки. И вот уже по поверхности расползается дрожащее марево пламени.

Что за…

— Крепче держи, молодец. Войти сюда легко, а вот если выйти, то путь один, по мосту да через реку… — девица смеется, а бледные руки обвивают шею. — Так что…

А сама она вдруг тяжелеет. С каждым шагом Земели. С каждым вздохом его тяжелеет. Мост тоже виден. Но разве это мост? Какие-то палки, травой да паклей скрученные, ненадёжные даже с виду. И останавливается Земеля.

— Я… — говорит он, размыкая руки, — не рискну. Уроню ещё…

Девица спокойно отстраняется. Встаёт на землю и оказывается ростом с него. И в глаза глядит. А у самой — нечеловеческие.

Нежить.

Как есть. И желание толкнуть её туда, в огонь, застит разум. Потому Земеля убирает руки за спину. Нельзя. Не сейчас. Он и выжил, и поднялся именно потому, что всегда умел ждать. И момент чувствовал. Нынешний был опасен.

Для него.

А потому Земеля сыграл разочарование.

— Прости, прекраснейшая, но слаб человек.

— А ты? Тоже не рискнёшь?

Ну, Шикушин, черти бы тебя побрали… хотя они, кажется, уже… но давай, не подведи. И тот хмыкает, чешет подбородок и уточняет:

— А сама-то ты этого хочешь?

— Я? — девица удивляется.

— Мало ли. Вдруг нельзя тебе отсюдова.

— Можно. Если найдётся тот, кто сумеет путь проложить. Только такие редко встречаются. Это вам, людям, многое открыто, многое дозволено.

Интересно.

И Хозяину тоже будет, о чём рассказать. Шикушин же кивнул и, подхватив девку на руки, двинулся к реке огненной. И та будто уже стала, а пламя поутихло, поулеглось. Мост вдруг выпятился горбом, и поверх тонких веточек легла броня дубовой коры.

Подыгрывает, тварь.

Понравился, вот одному, значит, и вода хорошая, и мост надёжный, и вместо реки — ручеёк… пускай, Земеля запомнит. Всё запомнит. И подстегнув себя этой мыслью, он поспешил следом, пока всё назад не вернулось. На том берегу и дышалось будто бы легче.

— Ну вот, — сказал Шикушин, опуская девицу на землю. — Как и обещал. Аккуратно. Тут дорожка неровная.

Ну да, колченогой тропами лесными ходить, чай, неудобно.

— Спасибо, добрый молодец. Что ж, по делу и награда. Если хочешь, возьми воды из моей реки…

И протянула флягу. Армейскую.

— Спасибо…

Флягу взял.

И к ручью, который теперь самым обыкновенным видел, подошёл, наклонился, наполняя. И в этот момент снова захотелось ударить, чтоб прямо в спину.

А ведь непростая это вода. Как и само место.

— Смородиновым листом пахнет… — сказал Шикушин. — Свежим.

— Потому реку и кличут Смородиной, — девица тут поутратила красоты. Вроде и черты лица прежние, и бледна она, но вот болезненно как-то. Да и стоит, скособочившись. — А воду из неё мёртвою называют. Омой ей раны и затянутся. Дай напиться, и любая болезнь отступит.

— Совсем любая⁈

— Совсем. Старикам годы продлит…

Да это же сокровище, ценней золота! От понимания открывающейся перспективы в голове зашумело. Лекарство от всех болезней… продление жизни… это же…

— Спасибо, хозяюшка, если так-то, — Шикушин флягу убрал.

Надо бы забрать.

Нет. Не здесь. Девке он явно глянулся, а потому убирать придётся как-то иначе, тихо… или…

— Вода хороша, да капризна. Не во всякие руки пойдёт, — а вот взгляд у девицы прежний, пронизывающий. И пугает этот взгляд. До крайности пугает.

Для Земели она сказала.

Почуяла?

Но он же вслух ни словечка не произнёс. И лицо держит. Земеля давно уже научился лицо держать. А значит… мысли читает?

— Так что, молодец добрый, не передумал? Возьмёшь меня в жёны?

— А сама-то за меня пойдёшь?

— Отчего нет?

— Так… дом у меня небогатый. Квартира. И живём там, я с матушкой да Алёнка. Племянница моя. Ей пять лет. И больна она.

Девка слушает превнимательно.

— Сестра моя с мужем разбились. И Алёнка в аварии той пострадала крепко. Я далеко был. А мама долгов набрала. Сестру спасти хотела, и Алёнку. С сестрой не сложилось, а вот про Алёнку… обещали люди лекарство, но обманули.

— Коль жива душа в теле, то поправится, — кивнула Ялинка. — А что не богат, так я ведь не с пустыми руками. Приданое батюшка, чай, положит?

— А то! — Леший приосанился, явно довольный донельзя. — Клады дам, давно уж сундуки со златом часу своего ждали. Я ещё когда матушке твоей слово дал и от него не отступлюсь.

Злато — это золото?

Вот…

— Приданое — это приданое, пусть будет… но если не пугает тебя жизнь среди людей, то, — Шикушин руку протянул. — Идём. Или ты желаешь тут остаться?

— Домой возвращаться надо будет, за порядком приглядывать. Но коль тропа проложена, то теперь и сама справлюсь.

— А гуси?

— Вот за них точно волноваться не след, — засмеялась девка. — Не пропадут. Только, молодец, смотри хорошо, чтоб потом не жаловался, не говорил, будто не люба…

— Тогда уж и ты смотри. А что до любви… это дело нескорое. Не в один день она появляется.

Прям тошнит от этой сладости, а улыбаться надо. Радость изображать.

— Эй, — раздалось из-за ворот. — А я? А