Сон Императора - Андрей Сембай

class="p1">Инженер Соколов, читая газету в своей каморке, чувствовал глубокий раскол. Он ненавидел немцев — они убили его брата под Танненбергом. Но он, как специалист, понимал: без новых станков и технологий российская промышленность, и без того отсталая, окончательно загнётся. Его разум говорил одно, сердце — другое. Этот внутренний раскол был отражением раскола всей страны. Победа в войне не принесла единства. Она лишь сменила один фронт на другой — внутренний, идеологический.

В Царском Селе Николай, читая сводки полиции о настроениях, понимал, что игра идёт по-крупному. Риск был огромен. Но альтернатива — экономический коллапс, голод в городах, крах земельной реформы из-за нехватки инвентаря — была ещё страшнее. Он дал указание Нольде подписать соглашение, но с оговоркой: всё в строжайшей тайне, официально — только «частные коммерческие контракты через нейтральные страны». Он пытался усидеть на двух стульях, оттягивая открытый разрыв с общественным мнением.

Часть IV: Курская губерния. Кабинет капитана Арсеньева. 22 октября.

Чистка в земской страже началась. Из губернского центра приехали два жандармских офицера в штатском и чиновник из Главного управления. Они потребовали предъявить личные дела всех стражников. Капитан Арсеньев, бледный от бессонницы, сидел за своим столом, а перед ним лежали три дела: на его лучшего разведчика, бывшего ефрейтора Сидорова, на писаря Быкова (того самого, что писал жалобы на плохое питание ещё в окопах) и на молодого парня, Гаврилу, который был братом местного эсера, давно сидевшего в тюрьме.

— Эти трое подлежат немедленному увольнению и передаче в распоряжение губернского жандармского управления для дальнейшего разбирательства, — сухо сказал чиновник, тыча пальцем в бумаги. — Неблагонадёжные элементы.

— На каком основании? — глухо спросил Арсеньев. — Сидоров три раза в разведку ходил, банду Грача выследил. Быков — единственный грамотный в отряде, все отчёты ведёт. Гаврила — парень хоть куда, брат его сидит, а он сам ни в чём не замечен.

— Основания — в директивных указаниях центра, — не моргнув глазом, ответил жандармский офицер. — Связи, прошлое… Выполняйте приказ, капитан.

Арсеньев встал. Он чувствовал, как его новая, ещё не окрепшая власть сталкивается с безликой, всесокрушающей машиной государственной подозрительности.

— Если я отдам этих людей, я потеряю доверие всего отряда. Они узнают, что я предал своих.

— Ваша задача — выполнять приказы, а не завоевывать популярность, — отрезал чиновник. — Или вы сомневаетесь в решениях руководства?

Это был ультиматум. Либо он ломает свою только что созданную систему ради слепого повиновения, либо его самого сотрут как неблагонадёжного. Он вспомнил уроки отца о «железе» и «бархате». Здесь «железо» требовало от него стать винтиком, предать своих людей. «Бархат»… «Бархат» требовал мудрости, которой у него, возможно, не было.

— Дайте мне сутки, — хрипло сказал он. — Чтобы сдать дела, проинформировать людей.

— Два часа, — безжалостно сказал жандарм. — Мы будем ждать здесь.

Арсеньев вышел. Он не пошёл в казарму. Он пошёл к небольшой деревенской церкви, стоявшей на окраине. Он не был особо набожен, но ему нужно было тихое место, чтобы подумать. Он стоял в почти пустом храме, перед темным ликом Спаса, и его раздирало. Предать троих — значит спасти систему в целом? Но разве система, построенная на предательстве, чего-то стоит? Или, отказываясь, он губит всё дело — и себя, и, возможно, саму идею земской стражи?

Он не нашёл ответа у алтаря. Он нашёл его, выходя из церкви и видя, как по улице идут Сидоров и Гаврила, смеясь о чём-то своём. Они доверяли ему. Они видели в нём не начальника-барина, а своего командира, «капитана», который вытащил их из окопной грязи и дал шанс. Предать это доверие… это было хуже смерти.

Он вернулся в штаб. Жандармы ждали.

— Я не могу отдать этих людей, — тихо, но чётко сказал он. — Они нужны здесь. За них я ручаюсь.

— Вы понимаете последствия, капитан? — спросил чиновник, и в его глазах вспыхнуло холодное любопытство.

— Понимаю. Составляйте рапорт.

На следующий день пришёл приказ: капитана Арсеньева отстранить от должности «для проведения служебной проверки». Командование дружиной временно возлагалось на присланного из губернии штабс-капитана, человека с бесцветным лицом и пустыми глазами. Сидоров, Быков и Гаврила были арестованы той же ночью. Арсеньев, ожидая своей участи в том же здании, под домашним арестом, слышал, как в казарме наступала гробовая тишина. Дух братства, тот самый цемент, что скреплял новую силу, был сломан. Теперь это была просто вооружённая бюрократия. Его эксперимент по созданию «новой опоры» потерпел локальное, но горькое поражение.

Часть V: Петроград. Тайная квартира на Васильевском острове. 25 октября.

Собрание было немногочисленным, но представительным. Князь Львов (тот самый, гибкий), бывший министр иностранных дел Сазонов (ярый англофил), несколько крупных промышленников, чьи заводы страдали от блокады и непонятной экономической политики, и, что было ново, — два молодых, но влиятельных гвардейских офицера, связанных с великокняжескими кругами. Они говорили шёпотом, шторы были плотно задёрнуты.

— Итак, резюмируем, — начал Львов. — Земельная реформа идёт, создавая новую, преданную царю прослойку. Но она же озлобляет дворянство. Переговоры с немцами — если они станут известны — взорвут общество. Экономика в тисках. А сам Государь… он устал. Он правит через Иванова и таких, как этот барон Нольде. Он оторвался от здоровых сил нации.

— Он превратился в деспота, — мрачно сказал Сазонов. — Пусть и эффективного. Но деспота. Он сломал Думу, посадил лучших людей, теперь давит и дворян. Страна не может вечно жить в казарменном режиме. Война кончилась!

— Кончилась, — подхватил один из промышленников. — Но мира нет. Есть страх, подозрительность, экономический хаос. Нам нужно… изменение курса. Мягкое, легитимное.

— Легитимное? — переспросил один из офицеров, гвардии поручик. — Вы о чём?

Все взгляды обратились к Львову. Тот медленно выдохнул.

— Наследнику, Алексею Николаевичу, скоро пятнадцать. Он умный, впечатлительный мальчик. Воспитывается в строгости, но… он не затронут той кровью, что пала на руки его отца. Он — символ будущего. Чистый. Если бы… если бы Государь, устав от бремени власти, решил передать престол сыну, назначив регентский совет из разумных, опытных людей… — Он сделал многозначительную паузу. — Это была бы законная смена курса. Без революции. Без крови. Возвращение к законности, к союзу с державами Согласия, к компромиссу внутри страны.

Идея витала в воздухе. Она была соблазнительной и страшной. Свергнуть железного царя силой было почти невозможно — у него была армия, преданная гвардия, земская стража. Но уговорить его отойти в сторону «ради блага сына и России»… Это было в духе старой, придворной игры. Они знали о его кошмарах, о его усталости. Может, он сам ищет выхода?

— А Императрица? Иванов? — спросил офицер.

— Императрица… её влияние может