Сон Императора - Андрей Сембай

Александра схватилась за сердце. Алексей, бледный, не отрывал глаз от отца.

— Поэтому я отказываюсь от этого пути. Сегодня. Сейчас. Я признаю: моя «железная» политика исчерпала себя. Она выполнила свою задачу — остановила хаос. Но построить на страхе ничего нельзя. Пора строить на чём-то ином. На законе. На справедливости. На доверии. Хрупких, ненадёжных вещах, я знаю. Но других нет.

Он выпрямился, и голос его зазвучал твёрже:

— Вот что я предлагаю. Первое: в течение месяца будут созваны выборы в новую Государственную Думу на основе нового, более широкого избирательного закона. Вторая: все политические дела, кроме прямых актов террора, будут пересмотрены. Третье: земельная реформа продолжится, но с гарантиями справедливой компенсации и под контролем земских собраний. Четвёртое: внешняя политика будет открыто обсуждаться в Совете министров и в Думе. Никаких тайных договоров.

В зале поднялся ропот. Это была программа, перечёркивающая всё, что делалось последние два года. Это была капитуляция «железного царя».

— Но, — и Николай снова понизил голос, — чтобы это стало возможным, нужно одно условие. Доверие. Ваше доверие. И доверие страны. Я знаю, что я его потерял. Мои действия, мои методы оттолкнули многих. Поэтому я должен дать гарантии. Самые серьёзные гарантии.

Он замолчал, и тишина стала невыносимой. Все ждали, понимая, что сейчас прозвучит главное.

— Я отрекаюсь от неограниченного самодержавия, — сказал Николай чётко, разделяя каждое слово. — С сегодняшнего дня верховная власть осуществляется мной совместно с вновь избранной Думой. Все ключевые указы — по бюджету, армии, внешней политике — будут требовать её одобрения. Я остаюсь царём. Верховным главнокомандующим. Символом единства. Но править один… больше не буду.

В зале взорвалось. Крики, возгласы, одни вскакивали с мест, другие сидели в оцепенении. Это было не отречение от престола, но отречение от сути самодержавия. Добровольное превращение в конституционного монарха. Князь Львов смотрел с немым изумлением. Его заговор был не нужен. Царь сам сделал то, о чём они мечтали, но сделал это с такой высоты и такой искренностью, что это лишало их политической инициативы.

Николай поднял руку, и шум постепенно стих.

— Я делаю это не потому, что слаб. И не потому, что боюсь. Я делаю это потому, что сила, не ограниченная законом и волей народа, рано или поздно становится тиранией. А тирания ведёт страну в пропасть. Я видел эту пропасть во сне. И я не хочу вести туда Россию наяву. Я устал нести этот крест один. Давайте нести его вместе. Если вы, лучшие люди России, согласны. Если нет… тогда я сложу с себя все полномочия полностью и передам престол наследнику, Алексею Николаевичу, при регентстве, которое вы сами изберёте.

Последние слова прозвучали как гром. Полное отречение в пользу сына! Это был шантаж, но шантаж благородный. Он ставил их перед выбором: либо они принимают его как ограниченного монарха и партнёра в управлении, либо получают пятнадцатилетнего мальчика и неизбежную борьбу за регентство, что означало новый виток смуты.

В ложе Алексей вскочил, его лицо исказилось ужасом. Александра закрыла глаза, по её щекам текли слёзы. Её мир рушился окончательно.

В зале наступила тягостная, решающая пауза. И тогда первым поднялся седой, как лунь, генерал от кавалерии, герой Турецкой войны, всеми уважаемый.

— Ваше Императорское Величество, — прогремел его старческий, но громкий голос. — Мы, русские дворяне и офицеры, не предадим нашего Государя в час, когда он протягивает нам руку доверия! Мы поддержали вас в войне. Поддержим и в мире! Да здравствует Государь Император Николай Александрович!

Его пример стал сигналом. Один за другим поднимались люди — военные, сановники, земцы. Сначала нерешительно, потом всё увереннее. Аплодисменты, сначала редкие, переросли в громовые, не стихающие овации. Они прощали ему все жестокости, все ошибки, видя в этом шаге не слабость, а высшую мудрость и мужество. Царь, добровольно ограничивший свою власть, становился в их глазах больше, чем неограниченный самодержец. Он становился символом национального примирения.

Николай стоял, глядя на это море лиц, и чувствовал, как тяжёлая, каменная глыба спадает с его души. Он не знал, что будет дальше. Но он знал, что сделал единственно возможное. Он перестал бороться с ветряными мельницами страха и начал строить хрупкий, ненадёжный, но единственный возможный мост в будущее. Пусть не для себя. Для сына. Для России.

Эпилог

Эпилог. Петроград. 8 ноября 1922 года. Пять лет спустя.

Город жил. Не процветал, но жил. Следы войны и разрухи ещё были видны, но уже затягивались новой жизнью. На Невском было оживлённо, витрины магазинов ломились от товаров — русских, немецких, американских. По улицам ходили трамваи. На фасадах зданий висели плакаты, агитирующие за выборы в III Государственную Думу.

В Таврическом дворце шло заседание. Председательствовал избранный председатель Думы — им был уже не Родзянко (тот отошёл от дел), а умеренный националист, бывший профессор. В правительстве, «Кабинете министров Его Величества», ключевые посты занимали люди, выдвинутые Думой и утверждённые царём. Система работала. Со скрипом, с конфликтами, но работала.

Император Николай II, теперь чаще именуемый «Царь-Миротворец» или «Царь-Законодатель», жил с семьей в Аничковом дворце. Александровский в Царском был слишком связан с прошлым. Он редко появлялся на публике, выполняя в основном представительские функции: принимал парады, вручал награды, посещал с инспекциями войска и новые заводы. Реальная власть была у правительства и Думы. Но его моральный авторитет был колоссален. Он был живым символом того, как железная воля, выполнив свою миссию, уступила место закону.

Алексей, теперь девятнадцатилетний наследник-цесаревич, проходил стажировку в министерстве финансов и в штабе гвардейского корпуса. Его готовили к роли конституционного монарха. Он был популярен, умен, и в нём видели будущее — более либеральное, европейское, но преемственное. Заговор 1917 года рассыпался, как карточный домик, когда его цель — ограничение власти — была достигнута легитимным путём. Князь Львов вошёл в первое коалиционное правительство как министр земледелия.

Земельная реформа, хоть и с конфликтами, в основном завершилась. В деревне установился новый строй — смесь крестьянской собственности, аренды и остатков помещичьих хозяйств, перестроившихся на капиталистический лад. Голодных бунтов не было. «Зелёный» бандитизм сошёл на нет, земская стража была преобразована в регулярную полицию. Капитан Арсеньев, восстановленный в правах, теперь руководил уездным агрономическим училищем.

С Россией считались. Она не стала великой державой в довоенном смысле, но стала важным региональным игроком, балансирующим между германской сферой влияния и осторожно налаживающим отношения с Францией и Англией (блокада была снята после