Сон Императора - Андрей Сембай

старший унтер, тот самый десятник, которого Арсеньев когда-то удерживал от самосудов. — Что мы сидим? Капитана в тюрьму, Сидорова, Быкова… За что? За то, что за нас заступился? Теперь и за нас придут. По спискам. Кто в окопе начальство ругал? Все ругали. Значит, всех под расстрел?

— Молчи, — пробурчал кто-то. — Прикажут — и тебя заберут.

— А не дадимся! — вскочил унтер. — Мы что, не солдаты? У нас оружие! Мы здесь хозяева! Давайте требовать освобождения капитана! Не отпустят — сами возьмём!

Это был уже не ропот, а мятеж. Не против царя, а против «петербургских чинуш», которые губят «настоящее дело». Среди тридцати человек, оставшихся в казарме, нашлось пятнадцать горячих голов, готовых идти до конца. Остальные со страхом наблюдали. Новый командир, поняв, что теряет контроль, попытался пригрозить трибуналом. В ответ ему приставили штык к груди и заперли в чулане.

Мятежники захватили оружейную комнату, раздали патроны и двинулись к уездному городу, где в тюрьме сидел Арсеньев. Они шли не как бандиты, а как воинская часть, с развёрнутым знаменем, с пением «Боже, Царя храни». Их лозунг был прост: «За царя и капитана! Долой чиновников-вредителей!». Это был бунт снизу, но бунт в рамках системы, бунт лоялистов, почувствовавших предательство со стороны центра. Самая опасная форма недовольства.

Часть IV: Царское Село. Комната Алексея. Утро 7 ноября.

Наследник принимал урок истории. Преподаватель, пожилой профессор, вдруг отложил книгу и, оглянувшись, понизил голос.

— Ваше Высочество, извините за непрошенный вопрос вне курса… Как вы относитесь к слухам, что Государь устал и желает передать бразды правления вам, при регентстве мудрых людей?

Алексей, поражённый, широко раскрыл глаза. Он слышал шёпоты во дворце, но чтобы так прямо…

— Это неправда! Папа́ силён. Он никогда…

— Никто не говорит о слабости, Ваше Высочество, — быстро перебил профессор. — Речь о мудрости. Государь совершил великое дело — спас Россию. Но сейчас нужны не железные меры, а примирение, созидание. Ему тяжело после пережитого. А вы — свежая сила, символ будущего. Вас любит народ. Вас уважают в армии. Представьте, если бы вы, с помощью опытных советников, стали править, а Государь отошёл бы в тень, как почётный отец нации… Это было бы благом для всех.

Это был первый, осторожный зонд. Профессор был не просто учителем — он был связан через свою семью с кругами князя Львова. Они пробовали найти слабое место — идеализм и желание помочь отцу, которые они угадывали в мальчике.

Алексей встал. Его лицо, обычно мягкое, стало вдруг твёрдым, удивительно напоминающим отца в моменты решимости.

— Профессор, вы говорите измену. Вы предлагаете мне предать моего отца, пока он борется за страну. Даже если он устал, он мой Государь и отец. Я не позволю никому использовать меня против него. Урок окончен. Пожалуйста, покиньте комнату. И сообщите тем, кто вас прислал, что наследник Алексей Николаевич не участвует в интригах. И если я ещё раз услышу подобное, я доложу отцу.

Его голос дрожал, но был твёрд. Профессор, побледнев, поклонился и вышел. Алексей остался один. Его била дрожь. Он только что столкнулся с тем самым злом, о котором отец говорил — с предательством, прикрытым благими намерениями. Он почувствовал, как тяжёл трон, как ядовиты могут быть слова, произнесённые с улыбкой. И он понял, что сделал свой первый сознательный выбор как будущий государь — выбор в верности. Но этот выбор мог стоить ему дорого. Теперь заговорщики знали, что он не на их стороне. И он был опасным свидетелем.

Часть V: Кабинет Николая. Полдень 7 ноября. Личный кризис.

Николай получил три доклада одновременно. Первый — о бунте земской стражи в Курской губернии. Второй — о попытке зондирования настроений Алексея (сын сам пришёл и всё рассказал, глаза его были полы страха и гнева). Третий — от врача: у Александры случился сердечный приступ (лёгкий) после того, как она узнала о предстоящем выступлении мужа перед «этой сволочью». Она лежала, требуя его к себе.

Николай стоял у окна, глядя на оголённые ветви парка. Всё, что он строил с таким трудом, рушилось. Земская стража, его новая опора, взбунтовалась. Сын, ради которого он всё затеял, стал мишенью заговора. Жена, его главная поддержка, была на грани срыва. А общество, которое он спас от революции, теперь считало его предателем. Кошмар подвала казался почти милой альтернативой этому медленному, мучительному распаду всего.

Вошел Иванов без доклада. Его лицо было железным.

— Ваше Величество. Мятеж в Курской губернии. Я отдал приказ окружить мятежников силами двух соседних дружин и ротой солдат. При неповиновении — уничтожить. Наследник в безопасности, агенты выслеживают круг заговорщиков. Завтрашнее выступление отменяется. В столицах вводится военное положение. Это единственный путь. Железной рукой.

Николай медленно повернулся. Он видел в Иванове не преданного слугу, а воплощение той самой бездушной государственной машины, которая пожирала всё живое, включая и его самого.

— Железной рукой… — тихо повторил он. — И что, генерал? Раздавить стражу, которая пошла против чиновников, но за меня? Арестовать половину высшего света по подозрению в заговоре? Загнать страну в казарму навсегда? И тогда что? Я буду царём кладбища? Царём страха, который в один день кончится, и всё рухнет?

— Порядок превыше всего, Государь.

— Какой порядок? Порядок мёртвых? — голос Николая сорвался. — Я уже прошёл этим путём. Он привёл меня сюда. К бунту тех, кому я дал землю. К заговору тех, кого я пощадил. К ненависти тех, кого я спас. — Он подошёл к столу, взял лист бумаги. — Нет, генерал. На этот раз я попробую иначе.

— Ваше Величество, это безумие! Они сожрут вас!

— Тогда пусть съедят, — с горькой улыбкой сказал Николай. — Но это будет их выбор. А не моё преступление. Отмените военное положение. Отмените карательную операцию в Курской губернии. Выпустите капитана Арсеньева и арестованных стражников. И передайте мятежникам… передайте им, что я приму их делегацию. Здесь. Сегодня вечером. И завтра я выступлю в Дворянском собрании. Скажите всем: царь не боится своего народа.

Иванов стоял, будто парализованный. Он видел, как рушится всё, что он создавал. Его железный царь капитулировал перед слабостью.

— Я… не могу выполнить такой приказ, Ваше Величество. Это гибель.

— Тогда подайте в отставку, — холодно сказал Николай. — Я приму её. Но пока вы министр — выполняйте.

Это был разрыв. Момент, когда создатель системы отказался от её главного инструмента. Николай выбирал не «железо» и не «бархат». Он выбирал нечто третье — отчаянную, почти самоубийственную честность. Риск всем, включая собственную жизнь, в попытке достучаться. Он шёл на крестный путь