Танцор Ветра. Том 3 - Константин Александрович Зайцев

— Теперь тризна, — сказала она, когда мы остались одни. — Последнее испытание и я буду свободна говорить, что думаю.

— Чего ты ожидаешь? — спросил я.

— Всего, — ответила она просто. — Они не станут больше играть по правилам. Сегодня они поняли, что открытая конфронтация им не поможет. Значит, будут действовать исподтишка.

Я кивнул. Ее логика была безупречной. Враги, загнанные в угол, становятся особенно опасными. Значит это будет убийца или яд. Но первый вариант выглядел маловероятным, сейчас охрана поместья не пустит никого из вооруженных. Значит яд. В том, что старший брат хочет смерти моей подруги я был абсолютно уверен.

Главный зал поместья преобразился для тризны. Длинные столы были расставлены в форме буквы П, с почетным местом для Ксу во главе. На столах стояли десятки блюд — от простых вареных овощей до изысканных деликатесов. Но главным украшением стола были поминальные чаши с рисовым вином, расставленные перед каждым местом.

По традиции, тризна должна была показать щедрость дома к гостям и уважение к памяти покойной. Каждое блюдо имело символическое значение. Рыба означала изобилие, курица — процветание рода, фрукты — сладкую память об ушедшей. Ирония была в том, что Ксу ненавидела женщину, в честь которой устраивался этот пир, но должна была играть роль любящей падчерицы.

Гости начали прибывать с наступлением сумерек. Представители других знатных домов, торговцы, которые имели дела с домом Цуй, дальние родственники — все они пришли отдать последние почести и, конечно, посмотреть на разворачивающуюся драму. В мире драконорожденных семейные распри были лучшим развлечением.

Я занял свое место за столом — справа от Ксу, как и подобало ее близкому другу. Отсюда мне хорошо были видны все гости, особенно Сун Хайцюань и братья, которые расположились напротив. Жанлинь уже успел выпить больше, чем следовало, и его лицо покраснело от вина и злости. Дядя выглядел спокойным, но я заметил, как его глаза постоянно скользили по залу, словно он что-то высматривал.

Ксу поднялась, чтобы произнести первую речь. В зале воцарилась тишина.

— Друзья, родные, почтенные гости, — начала она, и ее голос зазвучал ясно и торжественно. — Мы собрались здесь, чтобы почтить память госпожи Хуэцинь, которая была частью нашего дома и нашей семьи. Пусть ее дух обретет покой, а мы сохраним о ней добрую память.

Слова были правильными, традиционными. Никто из присутствующих не мог найти в них изъян. Но я видел, как сжались губы Сун Хайцюаня. Ему не нравилось, что Ксу ведет церемонию, словно истинная хозяйка дома.

Один за другим гости поднимались, чтобы произнести свои речи. Все говорили о добродетелях покойной, ее мудрости, красоте, преданности семье. Ложь, отточенная до блеска, как лезвие церемониального клинка. Все знали, какой на самом деле была Хуэцинь, но никто не смел сказать правду на ее поминках.

Когда подошла очередь Сун Хайцюаня, он встал медленно, с достоинством старейшины. Его речь была длинной и витиеватой, полной намеков и скрытых смыслов. Он говорил о важности семейных уз, о том, как молодежь должна учиться у старших, о необходимости единства в трудные времена. Каждое слово было направлено против Ксу, но сформулировано так искусно, что открыто обвинить его было невозможно.

Жанлинь был более прямолинеен. Его речь превратилась в пьяный монолог о том, как он будет скучать по «дорогой матери» и как надеется, что семья останется единой несмотря на «некоторые недоразумения». При этом он смотрел прямо на Ксу, и в его взгляде читалась неприкрытая ненависть.

Юнхо говорил кратко и по делу. Он поблагодарил Ксу за организацию достойных похорон и выразил надежду, что семья сможет преодолеть разногласия ради общего блага. В его словах не было ни лести, ни угроз — только спокойная дипломатия.

Когда речи закончились, началась сама трапеза. Слуги разносили блюда, разливали вино, поддерживали неспешный ритм поминального пира. Разговоры велись вполголоса, как и подобало такому случаю. Но я чувствовал напряжение в воздухе — оно росло с каждой минутой, как давление перед грозой.

Мое внимание привлек молодой слуга, который прислуживал за нашим столом. Что-то в его движениях показалось мне неправильным. Он слишком часто появлялся рядом с местом Ксу, слишком внимательно следил за ее чашей и тарелками. И еще — его руки дрожали, хотя он пытался это скрыть.

Слуги разносили блюда, разливали вино, поддерживали неспешный ритм поминального пира. Разговоры велись вполголоса, как и подобало такому случаю. Но я чувствовал напряжение в воздухе — оно росло с каждой минутой, как давление перед грозой.

Традиция требовала особого ритуала в конце трапезы. Слуги приносили «чаши утешения» — особый церемониальный чай, который подавался наследникам покойной как символ того, что жизнь продолжается даже после смерти. Первой эту чашу должна была получить Ксу.

Я наблюдал, как к нам приближается молодой слуга с подносом. На нем стояла единственная фарфоровая чаша с дымящимся чаем — изысканная работа мастеров прошлых веков, украшенная изображениями журавлей и облаков. Но что-то в движениях слуги заставило меня насторожиться.

Его руки дрожали. Едва заметно, но мои глаза, натренированные годами выживания на улицах, поймали эту дрожь. Он держал поднос слишком крепко, костяшки побелели от напряжения. И еще — он ни разу не посмотрел на Ксу, хотя именно ей предназначался чай. Вместо этого его взгляд постоянно скользил к столу, где сидел Сун Хайцюань.

Я перевел взгляд на дядю Ксу. Старик сидел неподвижно, но в его позе было что-то хищное. Как у паука, который чувствует, что добыча вот-вот попадется в паутину. Его маленькие глазки не отрывались от приближающегося слуги.

А Жанлинь… Жанлинь вдруг замолчал посреди фразы о «дорогой матери» и замер, будто статуя. Его дыхание участилось, и я заметил, как он сжал кулаки под столом. Он чего-то ждал.

Все сошлось в единую картину. Слишком много совпадений, слишком много напряжения в воздухе. Они что-то затеяли.

Слуга подошел к Ксу и поклонился, протягивая поднос. Его лицо было восковым от страха, капельки пота выступили на лбу.

— Госпожа наследница, — произнес он дрожащим голосом, — чаша утешения для вас.

Ксу потянулась к чаше, но я действовал быстрее.

Мой рукав словно случайно зацепил край подноса в тот момент, когда я поворачивался к соседу, чтобы что-то сказать. Движение получилось естественным, будто я просто не рассчитал амплитуду жеста.

Поднос качнулся. Слуга попытался его удержать, но чаша соскользнула и упала на каменный пол.

Звук разбившегося фарфора эхом отозвался в зале. Но то, что произошло дальше, заставило всех замереть