Ковыряла - Павел Сергеевич Иевлев

минимальный, лишь бы доносила, а дальше деренд — и её проблемы. Хорошо хоть запах в коридоре не чувствуется, пахнет в боксах тоже так себе. Нам всё показывали и рассказывали, это входит в программу обязательного обучения. Любимая игра детишек на экскурсиях в «носильное» — угадывать, кто из какой дырки вылез. Чушь, конечно, на самом деле эта инфа только в базе интера, угадать свою «носилку» невозможно. Девчонки, правда, обычно эту игру не поддерживают, смотрят на «носилок» с очень сложными лицами. Пацанам-то что, им этот ренд не грозит.

— Ужас какой, — сказала Козя, отворачиваясь. — Фу. Кошмары теперь сниться будут.

— Ну да, ренд паршивый, — согласился я. — Но это как с мусором: кто-то же должен? Городу нужно поддерживать численность населения, а нормородки — редкость.

— Почему?

— Никлай на «внеклассках» объяснял, что чем выше социальные гарантии, тем ниже естественная рождаемость. При коммунизме гарантии абсолютные, рождаемость нулевая. Нормородящие — редкие исключения, их стимулируют выплатами ради поддержания генетического разнообразия, и всё равно желающих почти нет.

— Генетического разнообразия?

— Ну да, ты же вот совсем не похожа на остальных. Я не очень понимаю, как это работает, но что-то типа того, что если все слишком одинаковые, то процент брака увеличивается.

— А что такое «коммунизм»?

— Одно из тех непонятных слов, которые говорит Никлай. Я не парюсь, мне больше интересно то, что он по технике даёт. Вроде бы, то, как организована жизнь в городе, называется «технокоммунизм»… Как он это говорил? Во: «Всем по потребности, от каждого по возможности, абсолютный контроль и ментальная ювенильность». Не спрашивай, что это значит, я наизусть запомнил.

В следующем помещении боксы с новорождёнными, тут смотреть особо не на что, мелкие рассованы по стоящим рядами ящикам, между ними ходят рендовые кибки, делают то, что там с младенцами полагается делать.

— Тут только кибы работают? — спросила Козя.

— Ну да, кроме руководства (те из промов). И генетики вроде бы тоже есть, из нижне-верхних.

— Каких?

— Ну, это типа вершки, но не настоящие, по рождению, а кто снизу выбился.

— А так разве бывает?

— Вот что значит «не расти в интере», не знаешь элементарных вещей! Тебе что, мама вообще не рассказывала, как всё работает?

— Мама говорила, что в городе всё неправильно, надо разломать и сделать по-другому.

— Ага, очень тебе это знание в жизни поможет…

— Прекрати!

— Ладно-ладно. В общем, после школы есть небольшой шанс не рендоваться и не идти в найм, а учиться дальше. Но это либо надо быть офигеть каким гением, потому что бесплатный лимит крошечный и отбор дичайший, либо вляпаться в образовательную ссуду, которую будешь отрабатывать городу до конца дней, либо срубить где-то дофигища токов и учиться за свой счёт. Но если одолел, то будешь уже не техном, а спецом. Если при этом на тебе не повисла отработка ссуды, то совсем другая жизнь начинается. Единственный, по сути, способ вылезти из низов. Не в вершки-вершки, но повыше Средки жить.

— И ты… — широко распахнула свои чудные глаза Козя.

— Ну дык. Ты думаешь, зачем я в такой крайм лезу? Учёба дофига токов стоит.

— Эх… — сказала она, подумав, — без айдишки же мне ничего не светит, хоть с токами, хоть без?

— Само собой. Но ты не спеши отчаиваться, может, что-то придумаем.

— Серьёзно? Ты мне поможешь? Почему?

— Ну, мы же с тобой целовались, по-взрослому, с языком! Теперь я, как честный пацан…

— Издеваешься, да?

— Шучу. На самом деле, если бы ты слилась и не полезла со мной, этого разговора бы не было. Но теперь мы, если что, влетим вместе, будет чисто правильно тебе это как-то компенсировать. Токов много не дам, самому позарез нужны, но насчёт айдишки есть идея. Возможно рабочая, надо пробовать. А сейчас тихо, почти пришли. Вон ту камеру видишь?

— Ага.

— Бери вот эту штуку и иди вдоль стенки, спиной прижимайся как можно сильнее, встань точно под ней.

Козя, пытаясь быть ещё более тощей, чем есть, стала практически двухмерной. Живое граффити, а не девчонка. Всё, на месте, там её камера не увидит. Мне этот фокус не повторить, я вырос.

— У тебя в руке раздвижная палка, видишь?

Девочка кивнула.

— На конце коробочка. Нет, не трогай! Надо раздвинуть палку так, чтобы коробка оказалась у камеры и нажать кнопку на ручке. Справишься?

— Да, конечно.

Хлоп! — коробочка взорвалась облачком чёрной краски, залепив объектив. Мой выход. Сейчас на пульте охраны погас экран и кибы уже выдвигаются. К сожалению, другого способа я не придумал. В детстве я в подвал тут не лазил. Куда угодно, но не сюда. И не я один. Даже говорить о нём было стрёмно. Последнее из мест, где нам хотелось бы оказаться.

Дверь открылась легко, замок стандартный. Ну кто в здравом уме сюда полезет? Зачем?

Тёмный коридор, освещение только дежурным неоном. Я запираю дверь, через которую мы вошли, и, грубо сковырнув крышку распредкоробки, обесточиваю соленоиды стопоров.

— Быстрей, бегом, — тороплю я Козю. — У нас всего несколько минут, пока они сообразят, что это не очередная детская шалость.

Следующая дверь заперта тупо на засов, за ней…

— Ох нифига себе, сколько вас!

Десять, пятнадцать, двадцать… Двадцать три ребёнка, возрастом от пяти до двенадцати примерно. Ну хоть не младенцы. Креоновы яйца, я рассчитывал на пять-шесть!

Слабо освещённое помещение без мебели, дети сидят на полу, бродят вдоль стен, лежат. Грязные, как будто отродясь не мылись, чумазые, вонючие, оборванные, худые настолько, что Козя на их фоне выглядит этакой пышечкой. Один санмодуль на всех, без душа, только унитаз, пайковый терминал, больше ничего. И все они на меня смотрят. Дичайшая смесь ужаса и надежды в глазах.

— Все могут ходить?

Тишина, никто не возражает.

— Тогда встали и пошли!

Я ожидал паники, криков, слёз, попыток сбежать — у них нет ни одной причины считать, что я не тот, кого они ждали всё это время. Попавшие в подвал знают, что выход из него один. Но они просто встают и молча выходят.

— Быстрее, быстрее! Козя, вытаскивай тех, кто тормозит! Можешь пинать их, как я тебя. Гони в коридор за мной, я к выходу, там ещё дверь