Страж Ордена 2 - Никита Васильевич Семин

Князь побагровел, с ненавистью глядя на меня. Мы сверлили друг друга взглядами несколько секунд. Это была первая проба сил, первая проверка границ… Похоже, он понял, что я не шучу.

— Ну и что я должен делать? — прошипел он, с ненавистью глядя на разложенные на столе инструменты.

— Для начала — приходить вовремя, — отрезал я.

Начали мы с простого. Наша первая задача — создать прибор, способный в принципе уловить и измерить биоэлектрические токи живого организма. А затем — зафиксировать отклонения, которые вносит в эту картину чужое ментальное вмешательство.

— Для начала, князь, — сказал я, указывая на грубый верстак, — мне нужен образец. Стабильный, контролируемый импульс.

Я положил на стол большой, заветренный кусок говядины. Голицын посмотрел на него, затем на меня, и в его глазах промелькнуло отвращение.

— Опять сырое мясо? Я должен работать… с этим? — процедил он.

— Вы должны заставить это работать, — поправил я. — Дайте в него слабый, ровный импульс. Такой, чтобы мышцы, подрагивали, едва-едва, но постоянно!

Стиснув зубы, он подчинился. Я видел, как он сосредоточился, и кусок мяса на столе начал мелко, почти незаметно вибрировать. Тем временем я воткнул в плоть два заостренных медных штыря, соединенных проводами с моим прототипом — широкой медной пластиной, на которой были напаяны тончайшие спиральки из проволоки разной толщины.

Идея была элементарной: каждая спиралька была рассчитана на определенную силу тока. Чем сильнее импульс, тем больше спиралей нагреется. Примитивный, но наглядный вольтметр.

Первая, самая толстая спираль, почти сразу начала тускло светиться, испуская слабое тепло.

— Работает, — констатировал я. — Ваш импульс стабилен. Теперь — к более сложному.

В качестве подопытного я, с разрешения Шувалова, использовал одного из «слепых котят» Комитета — того самого прыщавого разночинца, который в первый день занятий чуть не устроил самосожжение. Он сидел на табурете, бледный от страха, пока я прикреплял к его вискам и запястьям влажные тряпицы с вплетенными в них электродами.

— Сиди смирно, — приказал я. — И постарайся не думать о вечном.

Я снова подключил провода к прибору. Он сразу же отозвался: теперь уже две спирали из трех начали светиться. Естественные биотоки человеческого тела были на порядок сильнее тех, что Голицын генерировал в мертвой плоти.

— Отлично, — я зафиксировал показания. — Теперь, князь, ваша очередь. Возьмите под контроль его правую руку. Только руку. Заставьте его пальцы сжаться в кулак.

Голицын сосредоточился. Рука разночинца, до этого безвольно висевшая вдоль тела, дернулась и медленно, неестественно начала сжиматься в кулак. Подопытный испуганно пискнул.

Я же смотрел на прибор. Показания его не изменились: две спирали продолжали греться, а вот дополнительный нейроимпульс, превращающий человека в марионетку — не фиксировался! Что за черт…

— Ничего, — я с досадой стукнул по пластине. — Никакой реакции.

— Возможно, ваш прибор — просто кусок бесполезного хлама, инженер? — ядовито заметил Голицын.

— Возможно, — огрызнулся я. — А возможно, ваше хваленое искусство, князь, настолько слабо, что его не отличить от простого мышечного спазма.

Он побагровел, но промолчал. Унижение было слишком велико, чтобы отвечать словами.

Я же впился взглядом в прибор. Что-то было не так. Фундаментально не так.

— Еще раз, — приказал я разночинцу, который уже начал зеленеть от страха и напряжения. — Князь. Контроль.

Он снова взял руку парня под ментальный контроль. Пальцы сжались. И снова — ничего. Две базовые спирали горели ровно, показывая лишь собственный фон подопытного. Ни малейшего всплеска, ни намека на внешнее вмешательство.

— Сильнее! — рявкнул я на Голицына. — Дайте больше силы!

— Я даю столько, сколько нужно для точного контроля, а не для того, чтобы рвать ему мышцы, инженер, — прошипел он в ответ.

Мы повторили эксперимент еще трижды. Я менял точки подключения, заставлял Голицына управлять разными группами мышц — предплечьем, бицепсом. Результат был один. Вернее, его не было. Прибор упорно молчал, как партизан на допросе.

Я отослал бледного, как смерть, разночинца и в ярости уставился на свою конструкцию. Она была безупречна. Я проверял ее на мертвой плоти, я проверял ее на себе. Она работала. Она регистрировала электрические импульсы. Но она не видела его управляющий импульс!

Голицын наблюдал за мной с холодным, торжествующим видом. Он, разумеется, держал язык за зубами, но при этом явно тайком наслаждался моим провалом.

Я снова и снова прокручивал в голове схему. Поток. Регистрация. Индикация. Где ошибка? В чувствительности? Но куда уж чувствительнее? Самая тонкая проволока, которую я смог найти, и так реагировала на малейшие всплески.

Я заставил себя успокоиться, отбросить ярость и мыслить аналитически — закрыл глаза и мысленно воспроизвел то, что чувствовал сам, когда управлял людьми. Мой метод, конечно, внешне похожий на действия «марионеточников», все же в сравнении с их искусством был грубым, топорным. Я, можно сказать, «взламывал» нервную систему, посылая в нее чужеродный, мощный импульс, который перебивал собственные сигналы мозга. Это было похоже на то, как криком заглушить шепот. Мой прибор такой «крик» легко бы зафиксировал.

А Голицын? Его дар был другим. Он не кричал. Он… как будто нашептывал.

И тут меня осенило! Сила Голицына была не в силовом преодолении чужого сигнала, а в чудовищной, нечеловеческой утонченности, с которой он брал под контроль чужое тело. Он не вливал в жертву грубую энергию извне, не «взламывал» систему, как вирус проникая в нее, но лишь слегка, почти незаметно, модулировал уже существующие сигналы, «подсказывая» чужим нервам, что им делать, и они исполняли его волю, думая, что это — приказ их собственного мозга. Импульс, который он использовал, был настолько слаб, настолько близок к естественному фону человеческого тела, что мой примитивный прибор, настроенный на фиксацию грубых аномалий, его просто не видел. Он попросту тонул в шуме!

— Нужна более тонкая настройка, — пробормотал я.

Весь остаток дня ушел на модернизацию. Я добавил к пластине еще три ряда спиралек, на этот раз из тончайшей, почти невидимой глазу проволоки, которую едва смог разглядеть даже я. Каждая новая спираль была рассчитана на микроскопические колебания.

Мы повторили эксперимент. Снова замеры базового фона. А затем…

— Давайте, князь. Снова.

Он снова взял руку парня под контроль. И… есть! В тот самый миг, когда пальцы подопытного начали сжиматься, одна из новых, тончайших спиралек, еле-еле, но заметно покраснела, испуская едва уловимое тепло.

— Попался, — выдохнул я.

На лице Голицына отразилось сложное