Ювелиръ. 1808. Саламандра - Виктор Гросов

— Мастер, знакомьтесь, — лениво произнес Толстой, кивнув на своего спутника. — Иван. Отныне он — моя тень и ваши глаза, когда меня нет рядом. Говорит мало, но видит все. Исполняет любой мой приказ беспрекословно. Привыкайте.

Ваня чуть склонил голову. В его бесцветных глазах я не увидел ничего: ни мысли, ни эмоции. Пустота. Живой механизм, личное оружие графа.

Позже в тот же день заглянул Беверлей. Мой спаситель и первый «ученик» теперь приходил не столько как лекарь, сколько как коллега. Сегодня, отложив свой журнал с отчетами об экспериментах, он с беспокойством посмотрел на меня.

— Григорий, я вижу, как вы работаете. Вижу, чего вам стоит каждое движение. Эта дрожь… она ведь не проходит.

— Не проходит, — признал я.

— Я тут размышлял. Пилюлями делу не поможешь. Но что, если подойти с другой стороны? Усилить приток крови, заставить мышцы «вспомнить» правильное движение. Методичное растирание, одним словом.

Идея была здравой. Лечебный массаж — это дело нужное, не повредит, наверное. Вот только кому доверить свои руки? Шарлатану-костоправу? Исключено.

Элен. Только ей я мог доверять.

Вечером я был уже у нее. Моя новая тень, Иван, проводил меня до самых дверей ее покоев и остался стоять в коридоре. И на том спасибо, не зашел со мной, хотя и заглянул внутрь.

Когда я изложил свою просьбу, Элен с изумлением отставила чашку с чаем.

— Растирание? Григорий, я хозяйка салона, а не банщица, — в ее голосе прозвучало легкое удивление.

— Мне не нужна банщица, — ответил я, фыркая. — Мне нужны твои руки. Ты единственная, кто поймет, что нужно делать. Я научу тебя.

Наш первый сеанс проходил в ее личных покоях. Лежа на низкой, жесткой кушетке, обнаженный по пояс, я пытался на языке костоправов и знахарок объяснить ей основы того, что в моем мире было целой наукой. Говорил о «жизненной силе», которую нужно гнать по «жилам», хотя сам думал о кровотоке и иннервации.

— Вот здесь, — я взял ее руку и положил на свое плечо, — проходит главная «жила», что ведет к пальцам. Она зажата, будто в тисках. Представь, что ты работаешь с тем, что под ней. Нужно найти эту зажатую «жилу» и заставить ее снова жить. Мягко, настойчиво.

Поначалу ее пальцы были неуверенными, почти робкими — она привыкла повелевать, а не служить. Однако училась она на лету. Ее ум, натренированный анализировать людей, так же быстро научился «читать» мое тело. Через полчаса руки Элен уже работали уверенно, сильно, причиняя ту самую правильную, целительную боль. Закрыв глаза, я отдался ее власти.

Эти сеансы быстро превратились в нашу тайную церемонию. Пока руки Элен разминали мои забитые мышцы, а за дверью застывал молчаливый Ваня, мы, понизив голос до шепота, вели беседы.

— Твой триумф в Гатчине наделал много шума, — шептала она, ее дыхание касалось моей кожи. — Тебя боятся. И ненавидят еще больше. Ростопчин затаился, однако в его доме собираются все недовольные. Говорят о «безродных выскочках», которые отравили двор. Твое имя там звучит чаще всего.

Это было ожидаемо, однако меня занимало иное.

— Элен, что ты знаешь о французском после, герцоге де Коленкуре?

Она замерла.

— Арман де Коленкур? О, это серьезный игрок. Умный, обаятельный, опасный. Личный друг Бонапарта. Государь с ним весьма любезен, хотя за спиной никто ему не доверяет. Говорят, его главная задача здесь — сбор сведений. Шпионаж, если называть вещи своими именами. А что?

— Мне передали его визитку. Вернее, его адъютанта, некоего де Флао. Настоятельно просили о встрече.

Ее пальцы с силой сжали мое плечо.

— Шарль де Флао? — она удивилась и озабоченно нахмурилась. — О, с этим будь осторожен вдвойне. В свете он известен как повеса, но это маска. Под ней — расчетливый ум и, поговаривают, никаких моральных принципов. Он — глаза и уши Коленкура. Если они проявили к тебе интерес, значит, что-то тут затевается. Они и не почешутся просто так. Будь осторожнее.

Я слушал ее, и карта минного поля, по которому мне предстояло идти, становилась все яснее. Пока ее руки возвращали жизнь моим нервам, ее слова вооружали мой разум. Странный союз: гений-попаданец и опальная аристократка.

Через несколько дней в мою лавку нагрянула целая делегация. Возглавлял ее чопорный старшина Ремесленной Управы Краузе, за спиной которого маячили еще двое старейшин с постными, недовольными лицами. Мое внезапное возвышение, очевидно, не давало им покоя.

— Мастер Григорий, — проскрипел Краузе, едва заметно склоняя голову. — Мы прибыли с нижайшей просьбой. Наша… работа… подходит к концу. Мы были бы весьма признательны, если бы вы оказали нам честь и взглянули посмотреть на прототип. Дабы, так сказать, высказать ваше ценное мнение.

Говорил он медленно, подбирая слова, и от каждого из них веяло унизительной необходимостью. Сперанский поставил их в безвыходное положение: явить ему копию моей «Пирамиды» они были обязаны, а без меня не могли даже понять, как она устроена. Я согласно махнул головой.

В старой и дребезжащей карете Управы, тащившейся по Невскому, было тесно. Я сидел напротив Краузе, но все пространство занимал граф Толстой, устроившийся рядом со мной. Он настоял на том, чтобы ехать, и теперь с откровенной скукой разглядывал прохожих, одним своим присутствием превращая деловой визит в конвоирование.

Ерзая и кашляя, Краузе то и дело бросал косые, опасливые взгляды на графа. Старый интриган явно не решался начать серьезный разговор при столь опасном свидетеле, но наконец отважился.

— Мастер, — начал он, понизив голос почти до шепота, — я… мы… не получили ответа на наше предложение. Касательно… некоторых перестановок в Управе. Мы все еще ждем вашего решения.

Нужно было расставить все точки над «и». Показать ему пропасть между нами, чтобы он понял: я играю в другой лиге. Пытаться командовать мной — все равно что пытаться командовать погодой.

— Господин старшина, — я сам покосился на Толстого, так заразительно это делал немец, — вы, верно, слышали, что намедни я имел честь представить Государыне Вдовствующей императрице небольшую работу?

Краузе недовольно поджал губы и коротко кивнул. Слухи о моем триумфе уже облетели весь Петербург.

— Скажите, — продолжал я тем же ровным тоном, — часто ли мастерам Управы доводится получать заказы от самой Государыни? А право входа во дворец без доклада — это обычная практика для нашего сословия?

Краузе занервничал, принявшись теребить кисти на бархатной обивке сиденья. Толстой что-то промычал невразумительное, правда не показав и виду.

— Н-нет… не припомню… — пробормотал он.

— Вот и я не припомню. А теперь объясните мне, господин старшина, какой резон мастеру с такими привилегиями становиться частью иерархии, где