Бремя власти IV - Иван Ладыгин

взял генерал Долохов. Тот самый, что когда-то, еще капитаном, шел в атаку под Москвой рядом с Соломоном, подавляя мятеж Луначарского. Любой бы здешний старожил сказал бы, что это парень был слишком молод для такого звания. Но жесткое лицо и спокойные умные глаза, не раз видевшие смерть вблизи, выгодно отличали его от «парадных» генералов.

— Господа, Государь. Позволю себе не согласиться с коллегой. Слепая атака — самоубийство. Нужно учесть донесения разведки. Местные власти Нахичеванского и Эриванского ханств были лояльны Стамбулу. Волнений там нет. У османов надежные тылы. Основная угроза — это боевики-радикалы, прокси Османов и британцев. Их сдерживают лишь наши пограничники и верные нам чеченские горцы. Оголять другие округа — преступление. Не стоит сбрасывать со счетов Польшу и Швецию. Логистика хромает. Пока наши эшелоны дойдут до фронта, мы потеряем Кавказ. Предлагаю: срочно мобилизовать лучших боевых магов, включая гражданских, и бросить их на поддержку наших частей. Пусть держат фронт, пока не подойдут основные силы. У меня всё.

— Хм… Это мудро и взвешенно, — кивнул Николай. — Реалистичный взгляд на вещи.

— Не зря покойный император после победы над Луначарским пожаловал вам звание генерала, юноша! — с легкой, почти отеческой улыбкой заметил Рябоволов. — Умеете мыслить здраво, не поддаваясь ура-патриотическому угару.

Робко поднялся следующий. Лысый, худощавый, с пышными, лихо закрученными усами — сам генерал Брусилов.

— Позвольте и мне… высказаться.

— А вот и герой недавней гражданской! — Рябоволов холодно улыбнулся и жестом пригласил его говорить. — Кто ж вам откажет, Алексей Алексеевич! Ваше мнение для нас в авторитете.

— Я прошу разрешения отправиться на фронт немедля! — выпалил Брусилов, его глаза горели решимостью, а усы подрагивали от волнения. — Мой корпус готов. Мы отработали все маневры. Мы знаем театр военных действий. Прошу позволить мне и моим людям выдвигаться тотчас же! Позвольте мне доказать, что я… В общем, каждый день промедления стоит нам крови!

Николай посмотрел на него, но все равно чувствовал раздражение.

— Вы уверены в своих силах? В силах и духе своих солдат?

— Абсолютно, Ваше Величество! Мы готовы умереть за Империю!

— Хорошо! — Николай ударил кулаком по столу. Зазвенели стаканы. — Будь по-вашему! Ваш корпус получает приоритет в снабжении. Действуйте. Но меня также интересует мнение моих министров, — он перевел взгляд на другую сторону стола. — Что скажете, господа? Война — это не только фронт.

Министр культуры, экзальтированный мужчина в пенсне, всплеснул руками.

— Государь! Одних пушек мало! Нужна мощнейшая пропагандистская кампания! Во всех отраслях! В живописи — батальные полотна! В опере — героические арии! В литературе — патриотические романы! Это Отечественная война! Народ должен сплотиться перед лицом внешней угрозы, должен видеть в солдате героя, а в султане — исчадие ада!

— У вас развязаны руки, Аркадий Филиппович, — отрезал Николай. — Работайте. Выделите все необходимые средства. Я хочу видеть плакаты на каждой улице, статьи в каждой газете.

Бледный и осунувшийся министр экономики тяжело вздохнул, поправляя свой жилет.

— Война… это очень плохо, Император. И, увы, очень дорого. Очень. Казна, и так истощена после гражданской войны и восстановления Питера…

— Насколько у нас хватит средств? — спросил Николай.

— Только… только на маленькую победоносную войну, Государь. — Министр сглотнул. — Очень маленькую и очень победоносную. Месяц, от силы два. Иначе — экономический коллапс. Дефолт. Возможен голод.

Николай усмехнулся. Сухо, по-соломоновски. Этот жест заставил всех присутствующих встрепенуться.

— Что ж… Значит, придется слепить из этого фарса как раз такую войну. — Он поднялся. Весь зал замер. Все взоры были прикованы к нему. — Я сам отправлюсь на фронт. Хочу увидеть все своими глазами. Оценить обстановку без прикрас.

Рябоволов резко повернулся к нему, его маска невозмутимости дала трещину.

— Но Государь… Позвольте заметить, что это слегка безрассудно. Как-никак, вы — символ государства. Ваша жизнь…

— Я уже не мальчик, Юрий Викторович, — холодно парировал Николай. В его голосе прозвучали стальные нотки, которых раньше не было. — И символ должен быть не только на монетах и портретах. Уверен, мое появление воодушевит солдат больше, чем десяток указов. Вы останетесь здесь за главного. Регентствуете. Рулите тылами. Вам я доверяю.

— Но Ваше Величество, протокол, безопасность… — в последний раз попытался возразить Рябоволов.

— Я ВСЕ СКАЗАЛ! — голос Николая прогремел, не терпя возражений. Он сам был шокирован этой властной, рвущейся из груди интонацией. — Приказ обсуждению не подлежит! Сегодня же все наши дипломаты должны ратовать за нашу правду на международной арене. Пусть весь мир знает, кто здесь агрессор. Платите зарубежным газетам, гните нашу линию в информационном поле. И объявите указ о мобилизации сильнейших магов! Я его подпишу! Через неделю выступаем!

Он сел, чувствуя, как дрожат колени под столом. Но при этом он ощущал странный, пьянящий прилив сил. Он сделал это. Он принял решение, как настоящий правитель. И в ухе, словно легкий ветерок, прозвучал едва уловимый знакомый шепот: «Так держать, Николашка! Молодец. Уже почти на него похож». Это был голос Мак.

* * *

Я проснулся еще до рассвета. Резко, без промежуточных стадий, будто кто-то щелкнул выключателем. Сознание было ясным, холодным и абсолютно пустым. Как вычищенная до скрипа казарма. Постель была мокрой от пота, хотя я не помнил, чтобы мне было жарко или снились кошмары.

Рядом спала Валерия. Ее обнаженное плечо мерно вздымалось под тонкой простыней. Прядь платиновых волос упала на щеку. Я смотрел на нее. Я знал, что это моя невеста, женщина, которую я должен любить. Я помнил ее запах — цитрус и можжевельник, ее сдержанный смех, тепло ее кожи, ее преданность. Но я ничего не чувствовал. Ни всплеска нежности, ни желания, ни той теплой тяжести в груди, что зовется заботой. Была лишь сухая констатация факта: «Рядом Валерия. Спит. Состояние: стабильное».

Я вообще ничего не чувствовал. Я потерял что-то важное в той битве со Спящим. Отдал как плату за эту новую чудовищную силу, что спала во мне, свернувшись клубком. У меня такое однажды уже было… очень, очень давно. В другой жизни, на другой Грани Миров. И ничем хорошим это не кончилось. Тогда рухнула целая цивилизация, оставив после себя лишь пепел и память о моей ошибке.

В этот миг в моем сознании, словно назойливый комар, возник знакомый голосок.

«Соломонушка, милый мой… Я чувствую, что от тебя отрезали кусочек души. Надо бы заштопать, а то светится и ветром задувает. Неэстетично как-то, да и для морального состояния вредно».

Мак. Ее присутствие ни капли не приободрило меня.

«Как это заштопать?» — бесстрастно спросил я.

«Как? Забыл? — ее голос звучал сердито. — У тебя же уже такое было! После битвы у Врат