Бремя власти IV - Иван Ладыгин

короткую и беспомощную боль от моего абсолютно безразличного взгляда. Она все еще где-то глубоко внутри, в запечатанном склепе памяти, хранила того загадочного и несчастного принца, к которому испытывала двойственные чувства. Этот принц был жесток, но притягателен…

Я ощутил жгучую неоправданную ревность. Ее взгляд на секунду метнулся к стене, где, стояла Валерия. Горечь от того, что охотница заняла ее место, была невыносимой…

К ней примешивалась глубокая инквизиторская подозрительность. Та часть ее натуры, что была недавно выдрессирована кодексом и молитвами, с ужасом фиксировала мою новую, гибридную ауру, пульсирующую темными, как смоль, прожилками усмиренного, но не побежденного хаоса.

Вся эта гремучая смесь, не находя выхода, сжалась в комок чистой ярости. В этот миг она ненавидела тот хаос, который я в ней вызывал, тот водоворот чувств, что угрожал сорвать с петель ее стройное, догматичное мироздание.

В этот момент воздух над нами загудел, задрожал, наполнился скрежетом и лязгом. Из-за рваных облаков, словно раненый, но не сломленный дракон, вынырнул «Соколик». Его обшивка была исцарапана, один из винтов дымился, но он летел — упрямо и гордо, как и его команда.

Веревочная лестница с тихим шелестом упала вниз, не дожидаясь полной остановки. И первым спустился Песец. Его орлиный взгляд сразу нашел черные плащи инквизиторов. Он остановился, упер руки в бока, и по его лицу расползлась язвительная ухмылка.

— О, гляньте-ка! — его голос прокатился по двору, громкий и насмешливый. — Соло… Император вернулся! Слава Богу! — затем Степан покосился на мрачных клириков. — Снова тут расселись, как сычи на руинах. Что, отцы-командиры? Опять ведьм ищете да чертей выискиваете по сучкам, пока настоящая нечисть у ворот хозяйничает?

Его грубая, но честная реплика ударила по инквизиторам больнее, чем магический разряд. Они зашептались, заерзали, их стройный ряд покосился. Слова Песца были грязным сапогом, втоптавшим их стерильную волю в землю.

Я использовал этот момент и снова обратился к Анне.

— Вот видишь, сестра? Одни чинят, воюют и закрывают порталы, рискуя своими жизнями. Другие — в это же время ищут поводы для казней в глубоком тылу, рискуя лишь чернилами на своих перьях. Выбор за тобой. На чьей ты стороне в грядущей битве? На стороне тех, кто защищает Империю от реальной угрозы. Или на стороне тех, кто охраняет догмы, пока мир пылает?

— Я… Мы… — Анна от неожиданности потеряла дар речи и никак не могла взять себя в руки.

Не дожидаясь ответа, мы с Коловратом молча прошли сквозь ряды инквизиции. Наша совокупная мощь подавляла. У многих клириков подкосились колени от невыносимого давления. У кого-то даже пошла кровь из носа.

Во дворе началось оживление. Охотники, механики, — все хлопотали вокруг «Соколика». Я увидел Валерию. Она стояла чуть в стороне, прислонившись к груде ящиков, скрестив руки на груди. Ее взгляд, сапфировый и острый, был полон немого вопроса, тревоги и ожидания.

Я подошел к ней. Это был правильный, необходимый с точки зрения государственной стратегии жест. Он демонстрировал единство власти и армии, давал ей публичную поддержку, укреплял мой образ заботливого супруга перед всеми.

— Валерия, — сказал я. Звук был правильным, но лишенным жизни.

Я обнял ее. Мое тело действовало по отработанному алгоритму. Правая рука легла ей на спину, левая же… Там, где должна была быть отсеченная рука души, ощущалась лишь фантомная, леденящая пустота. Это было единственное живое ощущение во всей этой мимикрии нежности.

Я с рациональным холодом наблюдал за этим действием: «Вот я обнимаю женщину, которую должен любить. Ее тело теплое. Ее волосы пахнут жизнью. Мой логический процессор выдает команду: „Проявить привязанность“. Но исполнительный механизм дает сбой. Ощущений ноль».

Валерия, чуткая, как ловец ветра, ощутила фальшь мгновенно. Она не просто напряглась. Она прижалась ко мне всем телом, будто пыталась своим теплом растопить ледяной кокон, опутавший мою сущность. Она приподнялась на носках и прошептала мне на ухо так, чтобы не услышал никто, даже ветер:

— Николай?.. Милый… Где ты? Что с тобой?

Ее шепот был полом мольбы и отчаяния. Я мягко, но неумолимо отстранился. Наши взгляды встретились. И в ее сапфировых, всегда таких ясных и твердых глазах я увидел панику. Ужас. Она смотрела на незнакомца, на двойника, на пустой сосуд, на котором было нарисовано лицо человека, которого она любила.

Анна, наблюдая за этой короткой, но красноречивой сценой с другого конца двора, с горьким, ядовитым удовлетворением сжала губы. Я чувствовал ее мысли… Ее боль, ее унижение нашли наконец свое отражение. Я был потерян не только для нее. Я был потерян для всех.

Анна, больше не в силах сдерживать бурю внутри, резко шагнула вперед, нарушив хрупкое, только что установившееся перемирие. Ее палец был направлен на Коловрата, словно копье.

— Государь! — ее голос зазвенел, срываясь на высокой, почти истеричной ноте. — Церковь стоит отдельно от империи! Вы можете командовать армиями, но не душами! Коловрат — еретик, и он под нашей юрисдикцией! У меня четкие инструкции. Ваша светская власть не отменяет законов веры и не закрывает ему дорогу в очистительное пламя!

Конфликт окончательно сорвал все маски…

Я повернулся к ней. Моя холодность теперь заледенела окончательно, обретя стальную, неумолимую твердость горного хребта.

— Ты права, сестра Анна, — сказал я, и от моих слов повеяло могильным холодом вечной мерзлоты. — Церковь стоит отдельно. Но я — Император. И сейчас я говорю с тобой не как богослов, а как главнокомандующий на линии фронта. Через два дня мы идем к порталу X-класса, чтобы раз и навсегда покончить с угрозой, которую ваш «еретик» в одиночку сдерживал все эти годы. Ваша инквизиция может выбрать. Помочь нам. Наблюдать. Либо… — я сделал микроскопическую, но тяжелую, как свинец, паузу, — стать помехой. В последнем случае, перед лицом общей угрозы, я буду вынужден считать вас мятежниками и поступить с вами так, как предписывают военные уставы в зоне боевых действий.

Я видел, как кровь отливает от ее лица, оставляя на нем маску мертвенной белизны. Я не просто отмахнулся от ее обвинений. Я публично, на глазах у ее подчиненных и моих солдат, превратил ее и весь ее отряд из обвинителей в потенциальных предателей, в расходный материал или безмолвных статистов в моей операции. По своей воле.

— Вы… не можете… так… — попыталась она выдохнуть, но голос ее был беззвучным шепотом.

— Могу, — отрезал я, и взгляд моих янтарных глаз был тяжелым, как гиря, привязанная к ее шее. — Не сомневайся в этом ни на мгновение.

* * *

Комната погрузилась в сумерки. Последний луч солнца, робкий и холодный, умирал на каменном полу, не в