Варяг II - Иван Ладыгин

Он хлопнул гонца по плечу, и его глаза сверкнули хрусталиками льда.

— Понимаю, ты устал, но прошу тебя… Сейчас же отправляйся в путь. Скачи за ним в Гранборг. Передай мои слова. Пусть соберет свою дружину, всех, кого сможет, и приходит ко мне. Как можно раньше. Нам нужно будет многое обсудить. Уверен, флот Харальда уже на подходе. Игра в кошки-мышки, в политику и тайные уколы закончилась. Начинается война. Настоящая.

Хальвдан кивнул, но продолжал стоять на месте. В его глазах читалась неуверенность.

— А что с хутором Рюрика делать? Он ведь так этого не оставит. Вернется и… кровь польется рекой.

— Не польется. Он смекалистый парень… Я прикажу — и стерпит. — отрезал Бьёрн. — Сейчас не это главное. Не только его земля сейчас под угрозой, а весь Буян. Все, что ты видишь вокруг. Так что иди… Каждый миг на счету.

Гонец, коротко поклонившись, бросился к конюшням ярла, чтобы сменить коня.

Стоило вестнику исчезнуть, как Бьёрн краем глаза заметил призрачное движение у торца дома. Он повернул голову и увидел Астрид. Племянница стояла, прислонившись спиной к грубым бревнам, и смотрела прямо на него.

Она все слышала. Каждое слово. И видела его реакцию. Видела, что он не стал кричать, не стал рвать на себе рубаху, не стал проклинать Сигурда и клясться немедленной местью. Он говорил о Харальде. О Буяне. В то время как Рюрик, человек, которого она любила, потерял все — свой дом, своих людей, плоды своего труда. А он, ее дядя и конунг, говорил о большой политике, о войне и стратегии.

Девчонка оттолкнулась от стены и, гордо вскинув подбородок, прошла мимо него.

— Ты куда, Астрид? — остановил он ее, чувствуя, как в его голос прокрадывается усталая, стариковская нотка.

Племянница замерла на пару мгновений.

— Хочу прогуляться, — сказала она сухим и колючим голосом. — Здесь слишком душно… И смердит политической гнилью.

Бьёрн лишь цыкнул языком, не зная, как возразить.

И девушка ушла. Ее фигура растворилась в переулках Буянборга, унеся с собой частичку тепла этого утра.

Бьёрн еще какое-то время смотрел ей вслед, а затем тяжело вздохнул. Он понимал ее боль, ее ярость, ее чувство предательства. Она ненавидела его в этот миг. Ненавидела за его холодную и расчетливую мудрость, за то, что он был в первую очередь конунгом, а не мстителем за своего будущего зятя. Она видела слабость там, где была сила.

К его спине прижалось что-то знакомое и теплое. Нежные руки обвили его шею и сомкнулись на его мощной груди.

— Опять проблемы с девчонками? — прошептала Игнвильд ему на ухо. В ее родном голосе звенела любящая насмешка. — То она в слезы, то в гнев, то в молчаливую обиду на год. Никакого постоянства.

— С вами, женщинами, всегда так сложно! — с искренним, накипевшим раздражением вырвалось у него. — Никакой логики! Один сплошной водоворот страстей и чувств!

— Не обобщай, мой грозный воин. — она встала перед ним, а затем мягко повернула его лицо к себе. Ее глаза, серые и глубокие как осеннее море, смотрели на него с бездонной нежностью и пониманием. — Со мной — всегда проще. Я не девчонка. Я твоя жена. И я знаю цену и твоей ярости, и твоему молчанию.

Она потянулась на носочках и поцеловала его. Глубоко, медленно, с той всепоглощающей нежностью, что способна была растопить любой лед в его душе, развеять любые тучи. Он ответил ей, вкладывая в этот поцелуй всю свою усталость, весь свой страх, всю неизбывную тяжесть власти, всю горечь от непонимания. Ее губы были спасением и обещанием забвения.

— Пойдем в постель, — сказала Ингвильд, отрываясь от его лица. В ее глазах плясали те самые искорки, что сводили его с ума двадцать лет назад. — Я хочу тебя. Сейчас. Сию секунду. Пока весь Буян не свалился нам на головы со своими проблемами.

Она схватила его за руку и потащила за собой, назад, в прохладную, сумрачную полутьму горницы. Он, как мальчишка, как тот самый юный ярл, что когда-то брал ее в жены, позволил ей вести себя. Они смеялись, сбрасывая с плеч груз лет, ответственности и тревог. Ее смех был звонким и беззаботным, его — низким и грудным. На мгновение он почувствовал себя снова молодым — тем лихим, бесшабашным викингом, что брал все, что хотел, силой своего меча и обаяния, и не боялся ни богов, ни людей.

Но за тяжелой дубовой дверью комнаты, словно неотвязная тень, оставалась его совесть. И страх. Страх за Акселя, за Олафа, за этих двух мальчишек Эйрика, что смотрели на него как на отца. Страх за Ингвильд, спрятавшую свое беспокойство в страсти. Страх за каждого рыбака, каждого кузнеца, каждого ребенка Буянборга. Все они были в его руках. Все их жизни, их будущее. И его руки дрожали от этой ноши.

Но сегодня… сегодня он был просто мужчиной. Он хотел быть с той, кого любил всю свою жизнь. Хотел забыться в ее тепле, в ее страсти, в ее безоговорочной вере. И ни о чем не думать. Хотя бы один единственный, украденный у судьбы час.

* * *

Сердце мое запело дикую лихую песню при виде этих бревенчатых стен, дымящихся крыш и знакомых силуэтов драккаров у причала.

Наш драккар, словно старый изможденный ветеран, с гордо поднятой головой разрезал холодную бирюзу буяновского залива. Каждый взмах сорока весел отдавался ноющей, знакомой тяжестью в моих плечах, спине, прессе. Мускулы горели огнем, но это был благородный огонь труда, а не адское пламя битвы. Мои ладони, когда-то стертые в кровь о весла и рукояти мечей, теперь были покрыты грубой, как древесная кора, кожей. Они вынесли все. Они заслужили право снова коснуться родной земли.

Мы подошли к причалу. Массивные бревна чернели от времени и соленой воды. Знакомый до слез запах ударил в нос. Пахло дымком, смолой и чем-то неуловимым, что бывало только здесь и нигде больше. Запах дома.

Я ступил на землю. Твердая, устойчивая, незыблемая почва Буяна под ногами вселяла уверенность. Это были не зыбкие, качающиеся доски корабля, не чужая, враждебная земля Альфборга, не коварные пески незнакомых островов. Это была Родина! Каждая песчинка ее, каждая травинка была мне знакомой, была частью моей новой выстраданной судьбы.

Я окинул взглядом поселение, жадно впитывая каждую деталь. Длинные, приземистые дома плотно прижимались друг к другу, словно стадо овец в стужу. Их высокие крыши пестрели поросшими мхом. Дым стелился в осеннем воздухе, сливаясь в одну