Старые недобрые времена 2 - Василий Сергеевич Панфилов

давние планы, в театр так и не попал, удовольствовавшись кафешантанами, казнью и уличными артистами. А сейчас, в Лондоне, если уж сама Судьба подталкивает его в сторону Культуры, так зачем же отказываться⁈

Впрочем…

Он закрыл крышку часов и спрятал их обратно в кармашек на жилетке.

… до назначенного часа ещё много времени, и ему, пожалуй, стоит, по возможности, разобраться с делами!

Вернувшись в отел, он проверил сторожки, оказавшиеся, к его некоторому удивлению, нетронутыми, взял рекомендательные письма и вышел прочь.

На улице, увы, к этому времени начал сгущаться знаменитый лондонский смог, пахнущий серой, углём и нечистотами, неприятно разъедающий горло и оставляющий на одежде частицы угля и влаги.

— Дьявол! — негромко, но очень эмоционально выругался иммигрант.

— Не упоминайте имя Нечистого, молодой человек! — взвилась какая-то потрёпанная, даже будто пожёванная старушка, одетая с претензиями на приличный вид и с фанатичным огнём веры в маленьких, выцветших глазах, — Да будет вам известно, что Враг рода Человеческого…

… но дослушивать её попаданец не стал, и, не прощаясь, удалился в лучших местных традициях.

— Георг Ковальски, — глядя сквозь, представился он крепкому слуге, открывшему дверь небольшого особнячка, прислонившегося стенами к соседям, — с рекомендательным письмом к сэру Остину…

Сказав все положенные слова и уточнив, где именно он остановился, в случае, если сэр Остин решит-таки познакомиться с ним поближе и пришлёт своего слугу с ответным письмом, в котором указано время визита, попаданец, отдав письмо, ушёл, не став задерживаться. Британский этикет, если вдаваться в тонкости, местами заметно отличается от континентального, и здесь, пожалуй, не нужно демонстрировать избыток воспитания там, где британцы могут углядеть его недостаток.

Всё так же, не задерживаясь, он передал оставшиеся письма от профессоров Сорбонны — благо…

… или вернее, увы, было их всего три, а не пара дюжин.

С бумагами от парижской диаспоры, которые его, с оказией, попросили передать, он разделался по такому же принципу, отнекиваясь от приглашений войти, порой весьма настойчивых, и нигде не оставив своего лондонского адреса.

Хотя польское гостеприимство и выше всяких похвал, но Ежи уже всерьёз засомневался, а стоит ли ему вообще погружаться в эту токсичную среду. Хорошие манеры, безусловная вежливость, гостеприимство и прочие достоинства, не перевешивают, по его мнению, некоторой цепкости, вязкости этой среды, готовностью не только помогать, но и ожидать ответной помощи. А что хорошо для нищего иммигранта, не всегда удобно для человека обеспеченного…

Ванька не готов больше отдавать, нежели брать — тем более людям, напрочь чужим ему, с понятными, но так же чуждыми целями. Это не его народ и не его Цель.

Ну и во-вторых, и это свойственно всем революционным движениям…

… гостеприимство и вежливость ничуть не мешает паранойе. Революционные круги, это та ещё стая товарищей. Если посчитать, сколько там было казнено по приговору суда, а сколько — по приговору, и очень часто ошибочному, своих же товарищей, можно придти к совершенно неутешительным выводам.

В общем…

— … простите, пани, — ещё раз извинился Ежи, приподнимая шляпу перед миловидной дамой лет тридцати, чьи потуги на светскость безнадёжно разбивались как платьем, устаревшим с десяток лет назад, так и тем, собственно, фактом, что дверь открыла она сама, а не прислуга.

— Ещё раз простите, пани, — он прижал шляпу к груди, — детали рассказывать не могу, если пожелаете, спросите потом обо мне у Матеуша Вуйчика… Прощайте, пани!

Отступив задом на несколько шагов, он развернулся и пошёл прочь так быстро, как только это позволяли правила приличия.

Перед входом в театр настоящее столпотворение, выглядящее, на первый взгляд, несколько хаотично, но, если чуть постоять и вглядеться, что Ванька и сделал, видна вполне продуманная система, базирующаяся в том числе и на иерархии, когда все равны, но некоторые, очевидно, равны чуть больше других.

В тусклом свете газовых фонарей подъёзжают экипажи аристократов, неспешно подходят компании клерков из расположенного Сити, торговцев из расположенного неподалёку рынка. Все эти компоненты взбалтываясь, но не смешиваясь, кружатся по пятачку перед театром, по тротуарам и мостовым, общаясь в рамках кастовой системы, и, кажется, не видя в этом ничего дурного.

Порой какой-нибудь эксцентричный джентльмен, приподняв трость, шутливо приветствует маленького человечка, бросает несколько реплик, выслушивает ответные, но это редкость, и в таких диалогах нет подлинной демократичности, хотя фамильярность, порой обоюдная, встречается.

— Перси, старина! — джентльмен чуть за тридцать, обладатель долговязой фигуры, никак не меньше шести с половиной футов, и шёлкового цилиндра, делающего его, на взгляд Ваньки, вовсе уж несуразным, обратился к коротышке явно из низов — Ты всё ещё жив, а не висишь на виселице, старый ты плут⁈

— Жив, сэр Эклби, но не вашими молитвами, осклабился коротышка, показав несуразно большие зубы Щелкунчика. Завязался разговор, полный грязных шуток и тонких намёков, лающего смеха коротышки и смешков долговязого джентльмена с компанией, развлекающихся представлением.

«- Право слово, нельзя такое упускать!» — весело решил попаданец, сдвигая шляпу на затылок и вклиниваясь в толпу, где, лавируя между компаниями, принялся, не стесняясь, подслушивать и подглядывать. Впрочем, в этом занятии он не одинок…

Если вспомнить, что систему Станиславского ещё не изобрели, то очень может статься, что вот этот пятачок перед входом в театр даст фору спектаклю!

— Нет, нет и ещё раз нет! — одышливо, но уверенно говорит своей долговязой, укусусного вида супруге почтенный сквайр… или вернее, человек, одетый с потугами на хорошее происхождение, но, очевидно, поднявший с самых низов, — Нел! Я тебе много раз говорил и говорю, что любому театру я предпочту Египетский зал на Пикадилли, и Барнум мне стократ милей какой-нибудь актриски! Её Величество, к слову, принимала Барнума, так что не упрекай меня плебейскими вкусами!

— … мисс Роуз Леклерк такая душечка! — сообщила подружкам несколько перезрелая пышнотелая девица за двадцать, теребя кружевной носовой платок с почти неприличной чувственностью, — Ах, я не могу дождаться спектакля!

— Ах, милая Элин, как я тебя понимаю! — экзальтированно отозвалась одна из девушек, отчаянно стреляя глазами в попаданца, краснея, и, кажется, воображая с его участием что-то не вполне приличное, так что Ванька поспешил уйти, пока одна из перезрелых дам, сопровождающих юных и невинных особ, не прицепилась с замечаниями и моралью.

Долго толкаться не пришлось — служитель, обряженный в роскошную ливрею с галунами, вышел, объявив о времени начала спектакля. Публика почтенная, полупочтенная, и которая так себе, чинно принялась заходить, соблюдая принципы сегрегации. Ванька, оказавшись в рядах полупочтенных зрителей,