Девятый - Сергей Лукьяненко

осознал, что Анна в меня влюблена. Давно. Может даже с Луны. И на Хелен она злилась оттого, что та успела в синюю эскадрилью раньше, так что Анна пришлось пойти в зелёную. И вообще, она сейчас совсем не в своей тарелке, не знает, как на меня смотреть и как разговаривать.

Вот с Хелен чуть проще. У неё начали возникать какие-то обрывки прежних воспоминаний. Но и та, исходная личность в ней жила. В результате Хелен существовала в какой-то своей, удивительной реальности, где мы сразу и космические пилоты середины двадцать первого века, и мальчики-девочки в заколдованном царстве фей в начале двадцатого. Моё стремительное превращение из мальчишки во взрослого мужика её ничуть не удивило, хотя и смутило.

И только Эрих, вот ведь удивительно, ничуть моим взрослением не озаботился. Он всегда был мелкий, даже в свои физические девятнадцать. А головой, такое ощущение, что наоборот, старый. Меня он не любил ни капли, но я его сильно интересовал. И как я выгляжу ему было плевать. Он всё пытался разглядеть во мне что-то, чего я сам не замечал.

Так что я и общался больше всего с ним.

Ну и с Борей, конечно.

Вот Боря тоже не испытывал ни малейших комплексов. Разве что загрустил, что не присутствовал при таком приключении. А так… выслушав мою историю, он поковырялся в носу (уверен, что нарочно, он слишком демонстративно выпячивал своё физическое малолетство) и сказал: «Ну, ты оттянись, что ли. Не будь дураком! А то скоро погибнешь и снова прыщи и комплексы, комплексы и прыщи. Нужен будет совет — спрашивай».

Истинную ситуацию с Борей знало только высшее руководство базы. Пилоты считали его реальным лётчиком, а не обретшим самостоятельность альтером. Так что Боре нашли совсем уж детскую форму, по образцу нашей лунной, в ней он и сидел за столом, болтая ногами, обзываясь, канюча и прочими способами изображая из себя дитятю.

Интересно, а как можно назвать мою ситуацию? На Каллисто скорее всего было бы «взрослячество», по аналогии. У нас жаргон сильнее опирался на русский язык.

Здесь, на Титане, где попадание в малолетнее тело называют «стоком» или «попал в сток», наверное, прижился бы термин «степень».

А что? Русскими словами тоже круто — «остепенился»! Есть ведь такое слово, и значение подходит! А по-английски? «Degree» или «power»? На той смеси языков, которой мы обычно общаемся, и которой придумали ироничное название «вавилонский язык», тоже смешно выйдет. «У него дигридация…» «Повернулся на днях».

— Свят…

Я посмотрел на Анну. Вышло неловко: я смотрел сверху вниз, хотя она держала спину абсолютно прямой и, кажется, вытягивалась.

— Попробую шампанского? — спросила она заговорщицки.

Я оглянулся, подвинул к ней бокал.

Ей ведь двадцать лет, какие претензии?

Анна сделала большой глоток. Героически соврала:

— Вкусное.

— Ага, — сказал я.

Анна вернула бокал. Помолчала.

— Вру. Думала, оно слаще будет.

На языке завертелось фраза о том, что дети любят сладенькое и лучше ей выпить лимонада. Но я промолчал и заслужил одобрительный взгляд Бори. Он даже когда сам по себе, всё равно догадывается, что я собирался ляпнуть глупость.

В зале тем временем становились все веселее и шумнее. Джаз-банда по своей инициативе притащила инструменты и принялась играть, отпустив пару шуточек о том, что главная цель джаза — услаждать слух в ресторанах. Пилоты постарше то ли договорились, то ли под шумок запутали болванов и им притащили пива, а девушкам и шампанского. Потом музыканты заиграли какой-то медляк, свет убавили и морпехи принялись танцевать — мужчин среди них минимум три четверти, так что за каждой женщиной выстроилась очередь кавалеров, жаждущих танца. Офицеры большей частью остались за столом — им принесли холодный чай, и они пили его из прозрачных турецких стаканчиков. Кстати, у нас на Каллисто у офицеров был такой же обычай…

— Свят, потанцуем? — сказала Анна.

Отказаться я не рискнул. Встал, мы вышли в середину зала, стали кружиться среди других пар. Голова Анны болталась у моей груди, она задирала голову, и теперь уж явно тянулась, чтобы казаться выше. Несколько раз она пыталась закинуть руки мне на шею, но получалось так неловко, что в конце концов Анна просто обняла меня за талию, а мне пришлось положить руки ей на плечи. С минуту мы приноравливались к разнице своих размеров, потом я взял левой рукой её правую руку и дело пошло чуть легче.

В первый раз я всерьез пожалел, что нас в детстве учили танцам. Мол, офицер должен уметь танцевать… Теперь и не сошлешься на то, что не умеешь.

— А где твоя серафима? — спросила Анна, нарочито коверкая слово.

— Разве я сторож ангелу своему? — ответил я, пытаясь замять тему.

Но прозвучало неожиданно строго и серьёзно. Я добавил:

— Где-то на базе. А может умотала во Вселенную.

Мы кружили, временами попадая в лучи света и тогда «Звезда Серафима» на моей груди взрывалась брызгами света, заливая лицо Анны брызгами алого-синего-желтого. Волосы у неё на лбу взмокли, рот был полуоткрыт, словно ей не хватало воздуха, я видел, как она нервно облизывает губы.

— Ясно. Свят, поцелуй меня.

Меня пробил пот.

— Анна…

— Мы с тобой целовались четыре раза. Забыл?

— Слушай, мы дети были!

Лицо у Анны стало злое, но почему-то еще более красивое:

— Мы и тогда были не дети, и ты сейчас не взрослый! Это оболочка, рано или поздно ты её сбросишь и станешь мельче меня!

Мы кружили среди морпехов, и если я был с них ростом, даже повыше некоторых, то Анна выглядела как девочка, выбежавшая на подиум к взрослым.

— Анна, неправильно…

Медленные ритмичные движения словно отгораживали нас от всего мира. Начальство пило свой холодный чай и становилось всё веселее[4], суровые женщины-морпехи меняли кавалера за кавалером и добродушно поглядывали на нас. А мы с Анной всё кружили в танце — туда-сюда, туда-сюда…

— Ты дурак, Свят? Всё здесь неправильно! Мы мёртвые пилоты, которых вытащили из могил и заставили умирать снова и снова! Мы дети, делающие работу взрослых!

Её ладонь в моей руке была горячая, влажная и дрожала. Она тяжело дышала, не мигая смотрела мне в глаза.

— Я же тебя люблю, дурак! — шепотом выпалила Анна. — Ну! Поцелуй меня!

Будто во сне я наклонился к её лицу. Вдохнул запах — чистый, свежий, пахнущий цветочным шампунем и какими-то жаркими духами. Глаза у Анны закатились вверх…

И я поцеловал её в лоб.

— Чудак! — сказала Анна с презрением.

Нет, конечно, она другое сказала.

А вот по щеке мне влепила звонко и