Воин-Врач VII - Олег Дмитриев

вознёс молитву ко Господу, вследствие чего явил чудо: бросил на поверхность реки мантию, встал на неё и отчалил от толпы агрессивно настроенных узко мысливших аборигенов, не разделявших его методов в педагогике. Обсуждали мы эту историю, как вспомнилось, с академиком, физиком-ядерщиком, одним из моих хороших друзей, на которых, как выяснялись, обе жизни оказались щедры. Тот, будучи не только учёным-практиком, но и великолепным преподавателем, единственным, кто смог мне, от физики человеку далёкому, буквально на пальцах объяснить принцип действия синхрофазотрона, имел своё мнение на древнее чудо.

По его мнению, человек, любивший жизнь во всех её проявлениях, включая те, что должны были отсекать должность и сан, наверняка подозревал, что рано или поздно его придут брать. И очень повезёт, если за бороду. Поэтому и подготовился. Сиганул в спрятанный под берегом челночок, распахнул парус, вполне возможно, что из мантии и пошитый — и явил то самое чудо, уйдя против течения.

Да, время моё первое было такое, опиумом для народа торговать было опасно и непрестижно. Многие поколения, воспитанные в духе сугубого материализма, отказывались верить древним преданиям, и мы с академиком были одними из их представителей. А тот ещё и физику знал, которая уверяла, что любой человек, даже ребёнок, на тряпке устоять на поверхности воды может в одном случае. Если вокруг будет зима и вода будет твёрдой. Теперь же, под конец одной жизни и в самый разгар другой, мне приходилось тяжко. Раз за разом убеждаться в том, что чудеса случаются — нелегко. Пусть подавляющее большинство из них и выходило пока в нашу пользу.

Тутошний же митрополит, судя по фигуре, и зимой на реку выходить опасался. Хотя лицо имел доброе, кроткое даже, я бы сказал, и на ходока́ по бабам похож не был. А вот на больного гипотиреозом, если присмотреться к сухой коже, редким волосам и вспомнить ту шубу, в какой он встречал нас на крыльце, священник походил значительно больше.

Но раз уж отец Иван его держал на этом посту и в этой должности, не просто епископа, а аж целого митрополита, то и нам со Всеславом не с руки было подозревать Василия в излишествах. То, с какими восхищёнными глазами и сердечными словами благодарности он принял переданные патриархом белую мантию, клобук и посох, говорило в его пользу. Как и то, что некоторых подчинённых, линию партии, то есть церкви, не разделявших, или разделявших на патриаршью и свою собственную, отец Иван приводил к общему знаменателю при помощи Гнатовых и Ставровых. Вернее, знаменателей было два. Две горизонтальные дощечки и одна косая дробная черта на православном кресте над могилкой.

Рязань провожала великого князя тоже, кажется, в полном составе. Во главе процессии стояли отец Василий и Него́да. Оба глядели вослед оседавшему снежному облаку с совершенно одинаковыми выражениями на лицах.

Черниговчанка, княжья нянька, прижимала к груди кожаную трубку с записями, что передал Чародей. Там было подробно написано, что, как, когда и по скольку принимать Давыду до полного выздоровления. Которое, по словам Всеслава, должно было наступить через три седмицы. Были там и схемы снятия швов, и порядок послеоперационной обработки.

Митрополит раз за разом осенял крестом поверхность Оки, по которой улетела крылатая волчья стая. Никого из воинов князя-батюшки давно не было видно, а отец Василий всё шептал молитву Богородице о путешествующих. Будто продолжая смотреть кротко в мудрые глаза, серо-зелёные с солнечным ободком вокруг зрачка. Всеслав был, пожалуй, первым, кто не косился на бедного толстяка с укоризной или упрёком. Он поводил руками возле груди и горла митрополита, почесал большим пальцем старый шрам над правой бровью и уселся обратно за записи, повторяя вслух наказы, что выводил там чудно́й палочкой с серым носиком. Говорил Него́де, как заваривать, напа́ривать и настаивать дурнишник, горечавку, дрок, зверобой и лапчатку. Объяснял самому́ Василию, что изводить себя посто́м и молитвой, дело, конечно, может и богоугодное, но если Господу митрополит понадобится там, на небесах, досрочно, то Всеблагой сам решит, как его лучше призвать. Помогать Ему в этом — глупость и гордыня, то, от чего предостерегают паству и сам патриарх Всея Руси, и каждый из его коллег-подчинённых. А вот помочь Господу, сберечь и сохранить дар Его бесценный, жизнь и душу в живом теле — это посильно и похвально для каждого. Просто кому-то не стоит налегать на капусту с репой, потому что они мешают правильному усвоению чего-то, названия отец Василий не запомнил от волнения. А вот курятина, горох с бобами, яичные желтки и жёлтый сыр, новое для Руси кушанье, те наоборот помогают. Только есть надо чаще, но пома́лу. А ещё гулять больше. Тогда, глядишь, и отступит хвороба, которую великий князь назвал каким-то ромейским словом, которого митрополит тоже не сохранил в памяти. И сил прибавится, и здоровья, для блага православной церкви, земли-матушки и люда русского. Всего, не только рязанского да муромского.

Тысячи глаз провожали княжью стаю. В каждом взгляде были восхищение и любовь. И лишь в некоторых — восхищение и сочувствие к великому князю, что сам, своими руками или словами на глазах других помогал каждому, кому только мог. Летая по необъятной, огромной, как все своими глазами видели на белом экране «стенгазеты», русской земле.

А в тереме спал Давыд Святославич, князь Рязанский да Муромский. Всеслав нашептал ему лечебный сон перед тем, как покинуть его гостеприимный дом. Передав приветы и гостинцы от отца и старшего брата. На которые во все свои огромные зелёные глаза глядела Злата, не отходившая от постели князя. И снова беззвучно плакала. Но уже не от отчаяния.

Глава 18

Во Муромских лесах

От Рязани до Мурома домчали с одной ночёвкой. Расположились под левым берегом, там, где впадала в Оку речка с названием Талая, что текла подо льдом из Шо́мши-озера. Последний участок выдался трудным, Ока петляла змеёй меж заросших густым лесом островов и мысов, через которые протащить саночки, срезая маршрут, было невозможно. Так и кружили вместе с руслом под беспрестанную матерщину Рыси, извилистый путь решительно осуждавшего, мягко говоря.

Едва только завалились спать, как зашёл в наш штабной шатёр-ангар один из Ти́товых. Эти первыми наловчились привязываться верёвками к бортам и креслицам, поэтому днём, как настоящие нетопыри, крепко спали, спрятав ли́ца в высоких воротниках, а ночью заступали в охрану лагеря.

— Батюшка-князь, прости, что в неурочный час, — начал было он.

— Говори ла́дом, Стёпка, один пёс разбудил уж, — буркнул Рысь, откладывая швырковый нож. Откуда он