Воин-Врач VII - Олег Дмитриев

токсин инактивировал формалином какой-то француз в двадцатых годах двадцатого же века — тоже. Не помнил я трёх вещей разной степени важности. Как звали того француза? Почему в послевоенном СССР так остро не хватало той вакцины? И сработает ли наш средневековый настой по́пок рыжих кусачих муравьёв на метаноле за формалин?

Про то, как получать технический спирт при перегонке, я знал со школы. До тех пор, пока вышло дело с нитроглицерином и порохом, вспомнить, иногда совершенно случайно, удалось многое, в том числе и про эту «ослепительную водку из опилок». Но вот о том, как поведут себя бактерии в этой насквозь колдовской среде, догадаться не мог. Мог только предполагать. Ну и пробовать, конечно. В конце концов, что тут такого? Мечников прививал себе тиф, Хавкин — чуму и холеру, Николай Фёдорович Гамалея вообще, видимо, не знал, чем ещё сделать себя сильнее по заветам старика Ницше — холеру, бешенство, туберкулёз. Правда, они это делали не в чистом поле, не тёмной ночью и не в одиннадцатом веке. Ну, каждому своё. Ждать, заболеем мы со Всеславом на подходе к Булгару, было как-то скучно. Ждать того, что Боги расщедрятся и либо уберегут от заразы, либо в случае чего подселят нам третьего соседа — излишне нагло. И мы с великим князем решили не скучать, но и не наглеть. В конце концов, Высшие силы помогают в первую очередь тем, кто сам чего-то добивается.

На стойке из вбитых в землю копий висела крынка с физраствором, за которой присматривал Вар. Я осторожно отсоединил серебряную трубочку, накапал в пробирку крови и вытянул иглу из вены мальчонки, которую перед этим еле нашёл. Положил в сгиб локтя поданную Гнатом салфетку и согнул маленькую ручку, жестом велев матери придерживать. Та часто закивала и приняла руку сына, не переставая поглаживать того по светлым волосам. Температуры у него не было, и дышал он по-прежнему самостоятельно и вполне чисто.

Стеклянной «мерной-примерной», как я их в шутку называл, трубочкой набрал недоформалина, зажав пальцем отверстие сверху. Сколько, интересно, его нужно на такое количество инфицированной крови? И сколько её тут в принципе? Ох, как просто было в двадцатом веке! Гранёный стакан — двести грамм, чайная ложка — пять. А тут стаканов нет, и ложки в каждом доме разные. Формулу объёма цилиндра, V = π×r²×h, я помнил прекрасно. Но откуда взять миллиметр или сантиметр? Ни линейки, ни визитной карточки, ни спичечного коробка под рукой. Вот поэтому трубочка и была «примерной».

— Ты точно уверен в том, что делаешь? — напряжённо спросил Рысь. Не сказав вслух слово «Врач», но и так было ясно, что обращаясь ко мне.

— Неа, — ответил я легко, продолжая трясти в зажатой пробирке кровь с формалином. И то, и другое разведя предварительно тёплой кипячёной водой в двух разных ко́лбах.

— Очень хорошо. Всё, как мы любим. Что делать — не знаем, как — не имеем представления, — страдальчески простонал он, потирая шею.

— Ни малейшего, — кивнул согласно я. И добавил в пробирку глицерина, продолжая трясти.

— Ох, хвала Богам, отца Ивана тут нет. Спалил бы нас святейший, к хре́новой бы матери, и не поморщился, — вздохнул воевода.

— Это точно, — неожиданно подтвердили хором Вар и Кондрат, не сводя глаз с ладони великого князя, в которой плясала и крутилась блестящая стекляшка.

— А я думал — выпьешь разом, лихо, — заметил Рысь, когда я начал набирать из пробирки получившуюся эмульсию в подобие шприца, уже гораздо больше похожее на привычные мне варианты, чем всего год тому назад.

— Смеёшься что ли? Это же смертельная отрава! — возмутился я. И начал вводить чёрт его знает что там получилось под кожу левого предплечья.

— Ох, матушка Пресвятая Богородица и Перун-батюшка не дадут мне соврать, лучше б ты помер в той яме в Киеве! От одного-то сроду покоя не было, а теперь тем более! То соборы рушит, то народ тыщами губит, то, вон, отраву заливает в себя! Аспид ты! Как есть демон! — заголосил Гнат, закинув голову и прижав к лицу ладони.

— Не ори! Ребёнка разбудишь, — наш со Всеславом негромкий голос снова отразился сам от себя, резко оборвав Рысьины причитания.

Я положил на место инъекции правую ладонь и прикрыл глаза, пытаясь будто бы прислушаться к тому, что же там творилось в левой. Но то ли на самого́ себя дар не распространялся, то ли на клеточном уровне не срабатывал. Понятнее не стало. Я закупорил воском пробирку, в которой оставалось материала ещё на пару вакцинаций. Если повезёт. Но рано или поздно всё плохое обязательно закончится…

«А ты, друже, продолжаешь в лучшее верить», — хмыкнул Всеслав. «Как, ты говорил, такие зовутся? Оптимисты?».

«Я, друже, старый врач. Я реалист. Я просто совершенно точно знаю, что рано или поздно каждый помрёт».

Дальше внутренний диалог как-то не пошёл.

— Княже, там это… — выпалил влетевший снаружи Стёпка. Облепленный снегом с ног до головы. Метель там разыгралась, или он и впрямь в сугробе щемил?

— Глянь-ка, и там тоже. А я думал — тут только, — буркнул Гнат, отнимая ладони от лица. — Ты, коли докладывать князю-батюшке пу́тно не начнёшь, то до следующего привала бегом побежишь, рядом с буераками, понял⁈

Последнюю фразу он не то прорычал, не то прошипел, как до смерти злой болотный кот. Или рысь.

— Деды́ какие-то прибыли, числом трое. С ними воев здешних десяток, но тихо себя ведут. Санки бабы той углядели, теперь её ищут.

— Твою-то мать… Надо было тогда, Слав, как ты предлагал, на озёра уходить. Бо́рти там, кабанчик, монастырь, — с тоскливой мечтательностью протянул воевода. — Не срамили б меня ратники тогда тугодумием своим, и ты бы сам за Кромку с разбегу не сига́л. Эх, кабы знать тогда… Про то, что они бабу ищут, как понял? Знаками показали? — уточнил он без радости у Степана. Продемонстрировав, какими именно жестами стоило по его мнению пояснять про поиски баб.

— Нет, там один по-нашему… — начал было Стёпка.

— Ох, грехи мои тяжкие, ох, крест мой, знать, среди полудурков главным дураком быть! — прервал его патетически закатив глаза Гнат. — Веди дедо́в сюда скорей, расты́ка!

Троица вошла колоритная, не сказать чего лишнего. Но мне напомнила очень бессмертный образ из Гайдаевских фильмов. По центру стоял здоровый, почти с Гарасима, дед в медвежьей шубе. Которая, кажется, кроме функциональной роли носила и сакральную. Шкура с башки косолапого, натянутая капюшоном на голову сивого старца редких статей, намекала на это вполне прозрачно. Так редко кто носил просто для красоты.