Кремлевский кудесник - lanpirot

Разуваев сделал глоток чая, и его рука, державшая стакан, слегка дрожала — то ли от волнения, то ли от возраста.

— Представьте себе, мой юный друг, царящую атмосферу: глубочайшая секретность, колоссальное давление «сверху», постоянный страх перед НКВД. Каждый наш шаг, каждая пометка в лабораторном журнале скрупулёзно проверялись нашими товарищами из органов. А курировал нас спецотдел НКВД под руководством небезызвестного комиссара Бокия, Глеба Ивановича…

— Когда я знакомился с архивными документами, многие из них были завизированы именно им, — припомнил я.

— Тот еще был деятель, — поморщился старик. — До революции Бокий успел сделать карьеру налётчика-рецидивиста. За 15-ть лет 12-ть раз представал перед судом, в том числе и за убийства. Но всякий раз каким-то чудом ему либо удавалось бежать, либо его оправдывали и освобождали. Вот с кем приходилось работать…

Старик вновь шумно отхлебнул чая и смел с губ чаинки тыльной стороной ладони.

— Мы и так работали на грани возможного. И нам кое-что удавалось. Оживлялись клетки кожи, мышечной ткани… Но мозг… Мозг был крепостью, которую нам никак не удавалось взять. Мы научились сохранять его в идеальном состоянии десятилетиями, но обратный процесс… Мы так и не сумели…

— Что же пошло не так? — не удержался я от вопроса.

— Люди, Родион Константинович, всё испортили люди, — горько усмехнулся старик. — В конце 30-х началась великая чистка. Пришел черед и нашей лаборатории. Кого-то объявили «вредителями», кого-то — «шпионами». А в 37-ом расстреляли и самого Бокия. Збарского, к счастью, не тронули — его авторитет и близость к верхам спасли. Но наш маленький, сугубо научный кружок «смелых умов» разогнали. А я… — Он тяжело вздохнул. — На добрый десяток лет оказался не у дел. Ну, и война…

— Но «Лазарь»… проект ведь не закрыли? — наконец спросил я. — Иначе, как вы опять оказались в составе его разработчиков?

— О, нет! — глаза профессора снова вспыхнули. — Его просто заморозили. Но я продолжал, так сказать, в частном порядке. Следил за зарубежными публикациями по схожей тематике через знакомых, рискуя выписывал иностранные журналы. Наука ведь всё это время не стояла на месте: появились новые данные о природе нервного импульса… И я понял, что мой старый метод, от которого отказались как от слишком рискованного, был верным! Нужно было только доработать технологию… Только вот лаборатории, где это можно было сделать, у меня не было.

— А дальше? — меня уже разбирал неслабый интерес, и я должен был дослушать эту историю до конца.

— В сорок шестом меня вновь разыскал Борис Ильич, и исследования продолжились с новой силой — на этот раз подразумевалось «воскрешение» товарища Сталина. Об этом никто не говорил, но эта мысль витала в воздухе. Отец народов весьма постарел и основательно подорвал здоровье во время войны. Это были самые плодотворные годы, когда мы практически вплотную подошли к разгадке одной из основных тайн природы — почему люди не бессмертны, как боги?

— И вновь вам что-то помешало?

— Всё, что вы прочли в изъятом у меня архиве, относится именно к этому периоду. Збарского арестовали в 52-ом, вменили какую-то ерунду. Фактически же это было сделано в рамках преследования евреев под видом дела «врачей-убийц». Ведь на самом деле он не Борис Ильич, а Бер Элиевич Збарский. А потом арестовали его жену.

— Теперь понимаю…

— Да что вы можете в этом понимать, молодой человек! — Сокрушенно взмахнул рукой Разуваев. — Его выпустили после смерти Сталина в декабре 53-го. Он прожил недолго — всего несколько месяцев. А в пятьдесят шестом пришли за мной — воскресшие вожди новому руководству страны Советов были не нужны. Меня объявили сумасшедшим, и продержали в психушке до сегодняшнего дня. Если бы не вы, Родион Константинович, я там бы помер.

Я молчал, пораженный его рассказом. Этот сумасбродный старик, шутящий с пилой над трупом, оказался одним из тех самых — трагических деятелей отечественной науки — непризнанным гением, безжалостно сокрушенным механическим молотом истории.

Эраст Ипполитович допил свой чай и резко поставил стакан на стол, звякнув по стеклу металлической ложечкой.

— Достаточно воспоминаний, Родион Константинович, — решительно заявил он. — Наши помощники, я слышу, уже на подходе. — Пора приниматься за дело.

Я тоже услышал, как открывается входная дверь в лабораторию. Она скрипнула, пропуская Лёвин сутулый силуэт, за которым ковылял Михаил, неуклюже балансируя с двумя «солдатскими» термосами в руках.

— Коллеги, перекус подвезли! — Лев весело поднял один из сосудов, выкрашенных матовой зелёной краской. — Суп харчо и гречка с котлетой по-киевски, как в лучших санаториях страны. Эраст Ипполитович, Родион, прошу к столу — пока горячее.

— Благодарю, товарищи, но наши планы слегка поменялись! — отрезал Разуваев, делая технические надрезы на теле покойного с помощью острого скальпеля.

— Друзья, мы решили начать, — сообщил я своим подчинённым.

— Блин, а мы только так плотно поели! — чертыхнулся Миша, тряхнув рыжими волосами.

— Ничего, переварите в процессе! — не поддался я на провокацию. — Про детей помните? У нас времени нет! Лёва, подготовь аппаратуру искусственной циркуляции крови, генератор и контроллеры. Михаил — вот тебе новая инструкция по раствору — профессор немного доработал формулу.

Миша тут же заморгал рыжими ресницами, будто ему в глаз попала соринка, но возмущаться не стал.

— Понял, шеф! — коротко отозвался он.

Лев тем временем уже возился у стойки с аппаратурой, настраивая и щелкая тумблерами.

— Генератор в норме, только контакты на электродах почищу…

— Начинаем! — Без лишних слов старик-профессор приступил к делу.

Накинув предложенный мной лабораторный халат, а поверх него дерматиновый фартук, Разуваев ловко натянул на руки хирургические перчатки. Лицо маской он закрывать не стал. Его руки, еще мгновение назад по-старчески подрагивающие, вдруг перестали трястись. Лёва посвистывал, настраивая приборы. Михаил капал растворы в стеклянные колбы, стараясь соблюсти пропорции.

Я пока решил молча ассистировать — пусть профессор отведёт душу. Я подвинул к нему стерильный хирургический набор, аккуратно разложенный на медицинском столе на колёсах, натянул перчатки и взялся за голову «пациента», чувствуя под пальцами холодную кожу. Профессор кивнул с одобрением.

— Вот это я понимаю — жизнь! — Он с непередаваемым наслаждением потянулся к скальпелю. — Давайте, коллега, начнем с Y-образного разреза от ключиц. Нам нужно обнажить сонные артерии и яремные вены для подключения к аппарату искусственной циркуляции крови. Приготовьте ретрактор[1]…

Холодная острая сталь коснулась синеватой