Кремлевский кудесник - lanpirot

Я не мог больше сдерживать вопрос, который вертелся у меня на языке с самого начала нашего безумного эксперимента. Слишком уж полученная картина — отрезанная голова, живущая своей собственной жизнью — была до жути знакомой. Я думаю, любой бы, знакомый с творчеством советских фантастов, без труда её узнал.

— Эраст Ипполитович, — произнёс я. — Эта вся ситуация… Она мне очень напоминает одно литературное произведение…

— «Голова профессора Доуэля»? Не так ли, Родион Константинович? — Живо отреагировал профессор, озвучив мои мысли. — А я ведь читал эту поистине великолепную книгу Александра Беляева еще в далёком 1925-ом году. И это произведение весьма повлияло на выбор будущей профессии того романтичного юноши, каким я тогда являлся.

— Но ведь сюжет возник, отнюдь, не на пустом месте? Должна же была быть какая-то реальная основа, научная почва?

Профессор Разуваев медленно повернулся ко мне. Его лицо, ещё секунду назад погружённое в воспоминания о былой юности, вдруг расплылось в широкой, почти отеческой улыбке. Он тихо засмеялся, качая головой, словно я только что спросил, мокрая ли вода?

— Родион Константинович, голубчик, неужели вы не знаете? Конечно, она была! И не какая-то абстрактная, а самая что ни на есть конкретная! — Его глаза хитро блеснули. — Это же опыты Алексея Александровича Кулябко! В тысяча девятьсот двадцать третьем году, в Томске. Это был гениальнейший физиолог! Он не просто предполагал, он реально оживлял головы рыб и собак! И головы после отделения проживали ещё несколько часов. Она «смотрели», реагировали на свет, звук…

В этот момент вернулся Лёва, с трудом удерживая в охапке компактный воздушный компрессор и свёрток с силиконовыми трубками. Ужас в его глазах сменился жадным любопытством.

— Вот, профессор, нашёл! — выдохнул он, сгружая на пол своё 'богатство. — Что делать дальше?

Старик сделал паузу и попросил Леву подобрать трубку, которая подходила бы по диаметру к трахее нашего маньяка, а затем с помощью переходника соединить её с компрессором.

— На опытах Кулебяко присутствовал сам Нарком просвещения Луначарский! — продолжил свой рассказ профессор, подняв указательный палец. — Анатолий Васильевич был, как известно, очень образованным человеком, но впечатлительным до жути. А уже рассказ Луначарского об этом опыте вдохновил писателя Беляева на создание повести «Голова профессора Доуэля»!

Черт! И почему я ничего об этом не знаю? Ведь я, по роду своей деятельности, должен был об этом знать. Да и фантастику я тоже люблю. Ну, не могла пройти мимо меня эта история. Вот никак не могла.

«Не могла, — неожиданно согласилась со мной Лана, которой давно не было слышно. — Скорее всего, это тот самый „потерянный“ при туннельно-квантовом переходе массив данных с вашей памятью. Я продолжаю работы по его восстановлению».

«Отлично! Продолжай!»

Интересно, сколько еще таких нежданчиков ждет меня в дальнейшем? Но главное –не падать духом!

— Так что наш сегодняшний успех, коллега, — Разуваев кивнул на голову, закреплённую в штативе, это совсем уже не фантастика. Это, можно сказать, продолжение славных традиций отечественной физиологии. Правда, в несколько ином… гм… применении.

— Готово, Эраст Ипполитович! — отрапортовал Дынников, закончив возиться с трубками.

— А теперь, как говаривали в моей юности, господа — товарищи, — произнёс старик с лёгкой усмешкой, — давайте попробуем узнать, что же именно хочет сказать наш… субъект. Возможно, он поведает нам нечто куда более интересное, чем собака товарища Кулябко. Подключайте аппарат, Лев. Аккуратно, к гортани. Будем нагнетать воздух в голосовые связки…

Пока Лёва колдовал с трубкой, аккуратно присоединяя её к обрезанной трахее, мутный глаз маньяка смотрел прямо на профессора Разуваева. И вновь — беззвучное движение губ. По артикуляции я догадался, что отрезанная башка матерится. По губам Разуваева пробежала улыбка — видимо, он тоже догадался.

Профессор поводил пальцем перед носом маньяка, отслеживая движения глаз.

— Целостность личности, конечно, под вопросом, но базовая узнаваемость присутствует. Миша, усиль подачу кислорода в раствор, и добавь норадреналина для тонуса…

Внезапно на ЭЭГ возникла новая, чудовищная активность. Зеленые линии взметнулись вверх-вниз, зашкаливая, превращаясь чуть не в сплошную яркую стену. Голова на штативе затряслась, лицо сморщилось, оскалилось, а челюсть задергалась в немом, но оттого не менее жутком крике.

— Что с ним? Судорожный припадок? — выдохнул я, не зная, что и предположить.

— Нет, — мотнул головой профессора. — Это не припадок. Это осознание… — И он указал рукой на большое зеркало, в котором отражалась наша бравая компания, и отрезанная голова с тянущимися к ней проводами и шлангами, закрепленная в штатив. — Он только что понял, что он — это всего лишь голова. Что тела нет, как нет и тактильных ощущения… проприоцепция[1] отсутствует… Его мозг ищет то, чего больше не существует. Похоже, что он осознал всю полноту того, что мы с ним сделали.

Мутный зрачок закатился, на миг показав белую склеру, а затем снова уставился на профессора. И в этом взгляде уже не было вопроса. В нем была бездонная, безмолвная, и абсолютная ненависть.

Но Разуваев бесстрашно встретился с этим взглядом.

— Подайте воздух, Лёва, будьте так любезны! Послушаем, что он нам скажет…

Голова маньяка медленно растянула губы в подобии жуткой улыбки-оскала, самой отвратительной, что я когда-либо видел в жизни.

П-ш-ш-ш… — Дынников запустил компрессор и отвернул вентиль подачи воздуха

Гортань с присоединенной трубкой дрогнула, раздался сиплый звук — воздух, нагнетаемый аппаратом, пробивался через голосовые связки бывшего трупа (я даже не знаю, как его вообще теперь называть), рождая не речь, а нечто первобытное и ужасное.

— С-с-су-и-и-и… ф-ф-ф-ы-ы-ы… ш-ш-ш… ф—ш-ш-с-с-с-с… — прошипела-просвистела голова.

Глаза Разуваева блеснули неподдельным научным интересом. Он наклонился ближе, как слушатель, жаждущий угадать знакомую мелодию, испорченную неважным исполнением.

— Продолжайте-продолжайте! — произнёс он. — Сосредоточьтесь! Мы внимательно слушаем.

Голова затрепетала, лицо вновь сморщилось. Челюсть беспомощно заходила ходуном, пытаясь сомкнуться, сформировать хоть какой-то внятный звук. Из уголка рта выступила пенистая слюна, смешанная с розоватой жидкостью питательного раствора.

— С-с-с-сух-хи… — наконец, более-менее внятно выдавил маньяк. — Лех-х-хаф-ф-фые-е-е-е!

Последнее слово вырвалось с таким усилием, что показалось, будто сами голосовые связки вот-вот лопнут.

— Суки легавые, значит? — Профессор выпрямился, и разочарованно вздохнул. — Жаль, что научный прорыв такой величины, как реанимация мертвого тела… Сколько там точно прошло с момента его смерти? — уточнил у Миши Разуваев.

— Согласно выписки из морга — тридцать восемь часов, двадцать четыре минуты, — взглянув на