Кремлевский кудесник - lanpirot

— Сдох, падла, — констатировал Мишка, когда и без того стало понятно, что голова «склеила ласты».

— На этот раз навсегда, — констатировал Эраст Ипполитович. — Больше мы его не «запустим». Сколько он там у нас протянул? — поинтересовался профессор у Лёвы.

Я молча смотрел на замолкшую и посеревшую в момент голову. Жизнь в её остекленевших глазах угасала, сменяясь пустотой вечного небытия. Сейчас это был просто кусок мертвой плоти. Наступила тягостная, оглушающая тишина, которую не мог нарушить даже противный писк аппаратов. Мы все застыли, каждый со своими мыслями.

Яковлев первым нарушил молчание:

— А чего такие рожи кислые? А, ребятки! Вы такое дело осилили! Детей спасли! И это обязательно надо отметить!

[1] Детская городская клиническая больница № 13 имени Н. Ф. Филатова — одна из ведущих детских больниц в Москве, на территории которой расположены кафедры педиатрического факультета Медицинского университета имени Н. И. Пирогова. Это была первая в Москве и вторая в России детская больница; до 1876 года она была единственной детской больницей в Москве.

Глава 21

В общем, отметили мы на славу. Так, что у меня в висках до сих пор стучит, а во рту натуральная пустыня Сахары. Я медленно, чтобы не спровоцировать новый приступ тошноты, открыл глаза и огляделся. Место, где я оказался, мне было совершенно неизвестно. И я вообще не помнил, как сюда попал.

Потолок над головой был низким, штукатурка слегка треснувшей. Я лежал, пытаясь собрать в кучу обрывки воспоминаний. Ресторан… Не сказать, чтобы слишком уж шикарный, но по советским меркам очень даже ничего. Генеральский дуэт из Яковлева с Красильниковым, который, кажется, и заплатил за всю нашу развесёлую компанию и не давал опустеть бокалам.

Помню были еще красильниковские ребята-опера из «двойки» — Николай и Марат, которые-то по моему мутному описанию и сумели отыскать похищенных детей. Они-то в подробностях и рассказали, как всё это и происходило. Ну, и радовались, как и все мы, что всё закончилось хорошо.

Смутные воспоминания, как тосты шли один за другим: за спасенных детей, за науку, за Эраста Ипполитовича, за меня, «кудесника»… Потом чья-то машина, промозглый ночной воздух, уже явственно пахнувший подступающей осенью. Смутно помню табличку на здании — «Общежитие для сотрудников Всесоюзного НИИ комплексных проблем», где я (вернее, Гордеев), видимо, и жил.

Как я нашел свою комнату, как её открыл, как добрался до кровати — загадка. Последнее, что помню отчетливо — это ощущение, как холодный металлический ключ провернулся в замке, и дверь, наконец, поддалась, впустив меня в кромешную тьму. А дальше — провал.

Я медленно сел на кровати, отчего в висках застучало с новой силой. Комната, в которой я оказался, была на редкость унылым зрелищем — стандартная общага советского образца. Она была крошечной, квадратов шестнадцать, не больше. Желтоватые обои на стенах, потрескавшийся линолеум на полу.

Убогий скарб, казалось, был специально подобран, чтобы вызывать тоску. У стены — письменный стол с поцарапанной столешницей, за ним — простой деревянный стул. Рядом с кроватью, на которой я лежал, — тумбочка с облупившимся лаком. Сама кровать с панцирной сеткой прогибалась под весом с характерным скрипом. В углу стоял нехитрый шкаф для одежды.

Мысль о том, что это моя комната, была настолько чужеродной, что я решил проверить её. С трудом поднявшись, я подошёл к тумбочке. Ящик скрипнул, нехотя выдвигаясь. Внутри лежала аккуратная стопка бумаг в картонной папке с тесёмками. На самом верху — пропуск во ВНИИ КП с моей, вернее, гордеевской фотографией.

Рядом — удостоверение сотрудника КГБ на имя Родиона Константиновича Гордеева. Похоже, что эти документы я положил в тумбочку на автомате — ведь я их уже видел. А вот с остальными документами стоило ознакомиться повнимательнее, чтобы в дальнейшем не проколоться.

Перво-наперво паспорт. Да-да, та самая темно-красная серпасто-молоткастая книжица с золотым гербом СССР на обложке, которую кто-то там доставал из широких штанин. Гордеевская же лежала в картонной папке. Я схватил паспорт и раскрыл: всё точно — Гордеев Родион Константинович, 22 декабря 1948-го года рождения. Выходило, что мне, вернее, ему — сейчас почти тридцать один год.

Полистал. Имелся штемпель о разводе, а также запись в графе дети — у Гордеева действительно имелся сын. По всей видимости, это и был отец Руслана. Так что я в этом смысле ничего не изменил. Было бы куда сложнее, если бы он к этому времени еще не родился.

Тогда вероятность рождения Руслана вообще стремилась бы к нулю. Но тогда возник бы временной парадокс — если бы Руслан Гордеев не родился, то кто бы (пусть, и не специально) отправил моё сознание в прошлое? Ведь я же правильно рассуждаю? Не будь его, и нейросети в моей голове не было бы!

Там обнаружился диплом — к моему изумлению физмат, и другие документы — аспирантура, кандидатская, а затем и докторская степень. Московская школа КГБ…

«Владимир, открыта небольшая часть блока памяти Родиона Гордеева, — неожиданно сообщила Лана. — Найденная информация — документы, послужили триггером и существенно помогли с поиском».

И перед моими «глазами» на чудовищной «перемотке» (но, я все понимал, словно вспоминал нечто давно забытое) проскочила «служебная жизнь» Родиона: лейтенант в двадцать четыре года, старший лейтенант в двадцать семь, капитан к тридцати годам, и вот, совсем недавно — майор.

Часть памяти появилась, но вот личная, про семью, детей и родителей — хоть шаром кати.

«Молодец, Лана, продолжай работать в этом направлении!» — похвалил я нейросеть, хотя она в похвале и не нуждалась.

«Задание принято… и… спасибо, Владимир!» — последовал ответ, который меня слегка поразил.

Но я не стал сильно заморачиваться на этот счет, мало ли, что там мне показалось.

Я вернул документы в папку, и убрал обратно в ящик тумбочки, задвинув его на место. Скрип старого дерева прозвучал как финальный аккорд в этом странном ритуале знакомства с самим собой — нынешним собой — Родионом Гордеевым.

Теперь предстояло самое сложное — увидеть свое новое лицо. Ведь за два предыдущих дня, проведённых в прошлом, я старательно избегал смотреться в зеркало. Мельком, конечно видел, но старался не прикипать к нему взглядом, чтобы никто не заметил, как я в него пялюсь.

Я подошел к небольшому зеркалу, висевшему над столом. Стекло было мутным, с местами треснутой и облезшей амальгамой, но отражение оказалось