Кремлевский кудесник - lanpirot

— Вы предлагаете… изолировать мозг? И подключить его отдельно от всего остального?

— Именно! — воскликнул Разуваев, вновь обращая свой взор на тело. — Мы не будем тратить драгоценную энергию на оживление мёртвой плоти. Мы сконцентрируем весь импульс моего катализатора и электрооборудования лишь на одном объекте — голове этого типа, которую мы отделим от остального тела!

Я открыл было рот, чтобы уточнить один нюанс — почему не заняться только мозгом, ведь для его оживления понадобиться еще меньше ресурсов, но старик понял меня с полуслова, даром что в психушке провёл столько лет.

— Вынимать мозг из черепной коробки я бы не советовал, — пояснил он. — Одно неверное движение — дрогнет рука, мозг повредится, и данные могут пропасть безвозвратно! Мы подключим отрезанную голову к системе искусственного кровообращения — аппарат, я вижу, у вас имеется. Затем насытим его вены и артерии моим составом, и пропустим специально смодулированный электрический ток. И будем надеяться, что наша попытка запустить нейронную активность на минимально возможном уровне будет удачной. Причем, этот уровень активности должен быть таким, чтобы вы смогли считать необходимую информацию. Это наша единственная возможность!

Он умолк, и в подвале воцарилась тишина, нарушаемая лишь навязчивым гудением холодильника и аппаратуры. Я смотрел на бледное, восковое лицо покойника, на профиль профессора, подсвеченный резким светом лампы, и понимал, что он, несомненно прав. Это сработает… Или, по крайней мере, имеет все шансы на успех.

— Хорошо, — я согласно кивнул, — давайте… сделаем это.

Профессор, чьи глаза вспыхнули азартом ученого, которого десятилетиями не подпускали к науке, вновь схватил пилу.

— Вот и славно! — возбуждённо воскликнул он. — Держите голову, Родион Константинович, пока я её отчекрыжу!

Он взмахнул инструментом, который блеснул в свете ламп, холодная острая сталь коснулась кожи на шее трупа. Черт побери! Он всё-таки не в ладах с головой! Кто же так отнимает голову? Я метнулся к мертвому телу, чтобы перехватить руку Разуваеву, но профессор остановился сам, а затем звонко и весело рассмеялся:

— Родион Константинович! Дорогой! Простите великодушно — это я так пошутил! Ну, не смог удержаться! Видели бы вы своё лицо… А глаза…

— Ну, и шуточки у вас, Эраст Ипполитович… — недовольно проворчал я, хотя обиженным я себя совершенно не чувствовал.

— Это вы просто настоящих шуточек не видели, — довольно прищурив один глаз, проворчал старик. — Помнит жду.ся, мои студенты еще не так развлекались с «наглядным материалом». Конечно, — он положил пилу обратно на стол, — мы не начнём, пока всё не будет готово. Да и помощники ваши нам не помешают. А сейчас, если можно, чайку бы глоточек, — попросил старик. — А то у меня от этих сладких батончиков сахар, похоже, подскочил…

— Конечно, Эраст Ипполитович! Сейчас устроим!

Я потащил профессора на нашу импровизированную кухню. Пока закипал чайник, я поинтересовался у старика:

— А скажите, профессор, как вам в голову пришла идея «Лазаря»? Просто интересно, что же такое могло вас на это подвигнуть?

— Меня? — печально усмехнулся Разуваев. — Вся эта история с проектом «Лазарь» началась еще в 23-ем году, когда болезнь одного очень известного на весь мир лица начала стремительно прогрессировать. Я тогда к этому проекту не имел никакого отношения — был слишком юн и необразован в должной степени…

— Постойте, Эраст Ипполитович, не хотите ли вы сказать, что объектом «Лазаря» должен был стать он…

— Да-да, именно он, — вновь добродушно улыбнулся старик. — Мне-то уже всё равно, и я могу называть вещи своими именами. Объектом исследований с самого начала являлся Владимир Ильич Ульянов-Ленин. И вся эта суета с мавзолеем, с нетленными мощами и сохранённым «в баночке» мозгом почившего Ильича была проведена лишь с одной целью — рано или поздно вернуть вождя в строй.

— Охренеть… — поражённо прошептал я. — Извините, Эраст Ипполитович за мой французский.

— Ах, оставьте, молодой человек, — отмахнулся старик, — в том учреждении, где я имел счастье прозябать последние два десятка лет, такие выражения считались «высоким штилем». В это проект я попал гораздо позже — где-то в начале тридцатых, являясь лучшим студентом на кафедре биохимии 2-го Московского медицинского института, которой руководил Борис Ильич Збарский.

— Это который и бальзамировал тело Ленина?

— Да, — согласно кивнул старик. — Именно Збарский и обратил на меня внимание — я был весьма перспективным студентом, — не без гордости произнёс профессор, с наслаждением вдыхая пар от стакана с чаем, который я поставил перед ним. — Он искал не просто талантливых биохимиков, а людей с… скажем так, нестандартным мышлением. Людей, для которых смерть — не догма, а всего лишь сложная биохимическая задача, требующая решения.

Он умолк, а его взгляд как будто устремился в прошлое, пронзая толщу десятилетий.

— Меня привлекли к работе в специальной лаборатории при Мавзолее. Наш отдел среди посвященных в эту тайну носил кодовое название «Лазарь». В честь Лазаря из Вифании, которого согласно Евангелию от Иоанна Иисус Христос воскресил через четыре дня после смерти, — пояснил профессор. — Слышали о таком, мой юный друг? Или вы, как и большинство молодёжи в СССР, принадлежите к «воинствующим» атеистам?

— Слышал, Эраст Ипполитович. Доводилось Библию читать.

— Вот и отлично! — по-отечески похвалил меня старик. — Любая информация важна, а порой даже самая бредовая. К тому же, примите во внимает срок, после которого Иисусу удалось воскресить мертвеца.

— Четыре дня?

— Да. И это куда больше наших полутора суток! — заострил мое внимание на этом моменте профессор. — Если это удалось Иисусу, почему не получится у нас?

— Так он же мессия, — пожал я плечами. — Сын Божий, да и сам Бог.

— А мы ли не созданы по образу Его и подобию? — возразил на этот довод Разуваев. — Так вот, в этой лаборатории, — продолжил старик свой рассказ, — нашей задачей была не просто консервация тканей. Нет. Консервация и сохранение тканей была лишь малой долей, самой вершиной айсберга того, что мы на самом деле исследовали.

— Неужели вы и вправду надеялись воскресить Ильича? — Мне, все-таки, было сложно в это поверить.

— Мы изучали возможности реанимации клеток, пытались найти способ запустить процесс регенерации в нейронах, сохранивших свою структуру. Мы делали то, о чем боялись даже подумать ортодоксальные