Кремлевский кудесник - lanpirot

рукав, словно осознал своё состояние. — Вы думаете, это просто старое дело, товарищи? Это не просто проект! Это настоящая бомба, которая бы всколыхнуло это стоячее научное болото! Это ключ… Ключ ко всему!

Сумасшедший старик схватился за голову, застонал, впиваясь пальцами в седые волосы.

— Эраст Ипполитович, это было давно! — продолжал уговаривать Разуваева доктор. — Все уже забыли об этом. Вас больше никто…

— Они думали, что я сумасшедший! — вновь завёлся старик. — Думали, что не знал… Но я знал! Я знал, во что это может превратиться! — Его голос сорвался, переходя в хрип. — Они взяли меня… взяли и посадили… на двадцать лет… — Его морщинистое лицо еще больше сморщилось, казалось, что он вот-вот заплачет. — А я мог бы еще столько сделать…

Он запнулся, уставившись в стену, словно хотел пройти сквозь неё взглядом, туда, где, вероятно, в его сознании разворачивались фрагменты так и не состоявшегося прошлого.

— Эраст Ипполитович, — осторожно начал я, — мы можем поговорить об этом. Я хочу вам помочь…

Он медленно перевёл на меня взгляд. В его глазах тлела смесь ненависти и безумной надежды.

— Помочь? — Его голос стал тихим, едва слышным шёпотом. — Я готов выдать все на свете тайны, чтобы только выйти отсюда… Вытащи меня из этой психушки, майор, тогда и поговорим! — неожиданно резко повысил он голос.

Я замер, Морковкин тоже. В палате повисла мёртвая тишина.

— Хорошо. — Я сделал шаг вперёд и наклонился к самому лицу старика. — Я попробую вас вытащить… Скажите мне только одно: вы сможете в кратчайшие сроки продолжить работу над этим проектом? У нас сохранились ваши бумаги и записи — вам вернут.

Морковкин бросил на меня взгляд, полный немого вопроса, даже упрёка. Он явно считал, что я зашёл слишком далеко, играя на больном самолюбии и отчаянии этого человека. Но у меня не было выбора. Нам нужен был результат, и как можно скорее! И я готов был пообещать этому старику что угодно, чтобы спасти детей.

А вот Разуваев после моих слов широко улыбнулся. Безумие в его глазах отступило.

— Повторить? — он тихо рассмеялся, и этот звук был уже совсем иным — мягким, почти бархатным. — Милый мальчик, вы так наивны… Кому нужны эти дурацкие записи? — Он пренебрежительно махнул рукой. — Это была просто шпаргалка для того, кто не в состоянии удержать в голове и десятой доли необходимого. Вам не помогут мои старые бумаги. Вам нужен я. Мои знания. Мое понимание. Меня двадцать лет держали в этой клетке. Забрали у меня лабораторию, оборудование, свободу. Но они не смогли забрать у меня единственный настоящий инструмент. Они даже не понимали, что этот самый инструмент — мой мозг! — В глаза старика опять загорелся безумный огонёк сумасшествия. — Чтобы ничего не осталось, меня надо было убить, как некоторых из моих коллег…

Морковкин неуверенно кашлянул, но Разуваев проигнорировал его. Однако огонёк в его глазах потух.

— Так что не торгуйтесь со мной, товарищ майор, — голос Разуваева снова стал тихим, жалким и по-старчески дребезжащим. Его выпрямленная спина вновь ссутулилась, как будто потеряла некую опору. — Вытащите отсюда этого жалкого старикашку, и моя благодарность не будет знать конца. Я поддержу любые ваши научные изыскания… Но только свободным… Дайте мне хоть перед смертью ей надышаться сполна… — Старик, казалось, съёжился ещё больше, превращаясь в классический образец сломленного узника, готовый на всё ради глотка свободы.

— Мне нужно позвонить, — произнёс я, обращаясь к Морковкину. — Где это можно сделать?

— Идите за мной, — ответил главврач, выходя из палаты.

Замок за нами запер всё тот же худой и угрюмый санитар, который оставался за дверью в течении всего нашего разговора с пациентом лечебницы. Мы зашли с Валентином Михайловичем в какое-то подобие ординаторской, где на одном из столов обнаружился телефон.

Благо, что перед выходом из института я догадался записать на бумажку номера телефонов как моей лаборатории, так и генерал-майора Яковлева. Дозвониться до шефа не составило труда — он как будто ждал звонка. Не успел пройти первый гудок, как Эдуард Николаевич снял трубку.

— Генерал-майор Яковлев у аппарата!

Я буквально в нескольких словах расписал ему сложившуюся ситуацию. Генерал долго не думал, а тут же выдал мне короткую инструкцию, что и как надо будет сделать. После чего поинтересовался, не выслать ли мне кого в подмогу для перевозки сумасшедшего старика. Но я отказался. Затем он попросил к трубке главного врача, с которым тоже обстоятельно переговорил, как правильно оформить пациента «на выписку».

— Вы уверены в своём решении, Родион Константинович? — спросил меня Морковкин, после того, как положил трубку.

— Уверен, Валентин Михайлович, — четко ответил я, прекрасно понимая, на что «подписался». Хотя, по сравнению с тем, что со мной случилось за последнее время — это были сущие мелочи. — Проводите меня обратно к Эрасту Ипполитовичу, попросил я главврача.

И мы вернулись обратно в палату Разуваева. Старик с немым изумлением уставился на меня, когда я подошел к столу, за которым он сидел. Похоже, что он не верил, что сможет когда-нибудь вырваться из этого заведения.

— Послушайте меня внимательно, Эраст Ипполитович, — произнёс я, пристально смотря в его блёклые глаза и сохраняя бесстрастный тон. — Главным условием вашего освобождения из психиатрической лечебницы будет перевод в наш закрытый научно-исследовательский институт. Там у вас будет всё необходимое: современная лаборатория и оборудование, помощники. Если вы сумеете доказать, что можете быть полезны для нашего общества и для страны — вы получите полную реабилитацию.

А что? Кнут и пряник в одном флаконе. Мне нужно было, чтобы он это понял — просто так в этом мире ничего не делается, а времени у нас нет совершенно! Я выдержал паузу, давая мои словам просочиться в его сознание, пробиться сквозь годы паранойи и недоверия.

— Первое время вы будете работать под нашим круглосуточным наблюдением. Ваши успехи — ваша свобода. Постарайтесь, оправдать наше доверие, Эраст Ипполитович, иначе… — Я не стал договаривать. Он и так всё понял. После двадцати лет за решёткой он понимал такие правила лучше кого бы то ни было.

На его лице неожиданно заиграла широкая улыбка — даже я почувствовал, как он счастлив убраться отсюда.

— Круглосуточное наблюдение? — Он тихо хихикнул. — Молодой человек, я двадцать лет живу под постоянным наблюдением санитаров.