Кремлевский кудесник - lanpirot

нет? — пожал плечами Морковкин. — Для этого нужно разрешение из вашего же ведомства и моё присутствие. И то и другое у нас имеется. Но… — он многозначительно посмотрел на меня, — постарайтесь с ним как-нибудь помягче, Родион Константинович. Пожалейте старика. Ему и так немного осталось.

Я кивнул. Мы вышли из кабинета и по длинным, выкрашенным в мрачноватую зелёную краску коридорам двинулись вглубь лечебницы. Воздух пах лекарствами, подгоревшей пищей и хлоркой. Санитар, худой и угрюмый, по команде главврача, отомкнул замок на одной из дверей, которую со скрипом распахнул перед нами.

Палата, куда мы пришли, была небольшой, но на удивление светлой. За столом у окна сидел невысокий и худой седой старик в просторной больничной пижаме. Он что-то быстро и увлечённо писал «химическим» карандашом[1] в толстой потрёпанной тетради, не обращая на нас внимания. Его пальцы и губы были густо испачканы синим — похоже, что для смачивания карандаша старик его просто слюнявил.

— Эраст Ипполитович, — мягко окликнул его Морковкин. — Как ваше самочувствие?

Старик поднял голову, словно пробуждаясь от глубокого сна. Его глаза — невероятно живые, блестящие, но при этом словно лишённые фокуса, — метнулись от главврача ко мне, на долю секунды задержались на моём лице и форме, а затем снова опустились на бумагу, исчёрканную непонятными мне заметками.

— Пятьсот шестьдесят третья строка… — пробормотал давний пациент психбольницы, не столько нам, сколько себе. — Интегралы, дифференциалы, а суть-то в чём? Вот в чём вопрос, ведь ссуть они в песок!

Его голос был резким, с внезапными перепадами тона — то тихий и низкий шёпот, то почти визгливый крик. Это вечный «сиделец» будто вёл диалог с невидимым нам собеседником где-то там, в совершенно другом измерении. Его палец с синими разводами, оставленными химическим карандашом, глухо постучал по тетради.

— Пространство-время, товарищи, оно не просто трёхмерно и статично, оно… бум-м-мс… — Он сжал ладонь в кулак, затем резко разжал, будто демонстрируя взрыв. — Искажается и сжимается-расширяется!

Морковкин обменялся со мной многозначительным взглядом: вот, мол, видите, что с человеком творится?

— Эраст Ипполитович, к вам пришли, — аккуратно произнёс главврач. — Человек из органов. Хочет с вами просто поговорить…

Разуваев снова медленно поднял голову. В этот раз его взгляд был уже более осознанным — и каким-то чудом мне удалось его «зацепить».

— Вы сказали из органов? — переспросил Разуваев, и в его голосе проскользнуло что-то похожее на застарелый страх. — Как там наш незабвенный Иван Александрович? Всё еще рулит карательной машиной?

— Это он про кого? — тихо уточнил я у главврача, наклонившись к самому его уху.

— А, вы же весьма молоды, товарищ майор, — так же тихо ответил Морковкин. — Это он про Серова — в то время председателя КГБ.

— Уже нет, — ответил я вслух, — во главе КГБ сейчас стоит другой…

— Да-да, конечно же нет! — перебил меня Разуваев, махнув рукой. — Всё как обычно: явное подменяют тайным, тайное –явным, а истину — удобной ложью. Но вы же не за этим пришли, товарищ майор? Вам нужно то, чего у меня нет! — излишне нервно произнёс он.

Морковкин тяжко вздохнул:

— Вам не стоит так волноваться, Эраст Ипполитович…

— Я? Волноваться? — Разуваев визгливо рассмеялся, и в этом смехе было что-то пугающе детское и безумное одновременно. — С чего это вдруг вы озаботились моим спокойствием, доктор? Меня держали в клетке двадцать три года и пичкали всяким дерьмом! И всем было посрать на меня! А сейчас вы просите меня не волноваться?

Ругательства посыпались из него, как из мешка изобилия. Его речь временами была бессвязной, а временами пугающе логичной. Он резко встал из-за стола, и приблизился ко мне чуть не вплотную. От него пахло лекарствами, старостью и чем-то ещё — то ли пыльными книгами, то ли мышами.

— Так чего же вы хотите? — прошептал он, сверля меня взглядом. — Узнать, как я обманул ОГПУ и НКВД? Как вычислил то, что вычислять было нельзя? Или… — Его голос стал совсем тихим. — … вы пришли за мной, чтобы наконец-то меня расстрелять и закончить эти мучения?

Я почувствовал, как мурашки побежали у меня по спине. А Разуваев засмеялся снова, но теперь в его смехе не было безумия — только горькое, почти осознанное отчаяние.

— Впрочем, это уже неважно… Мне всё равно…

Он повернулся к зарешёченному окну, за которым расстилался больничный двор, закатанный в серый асфальт.

— Смотрите, товарищ майор! Смотрите внимательнее! Вот он — ваш новый мир!

Я невольно проследил за его взглядом. За окном не было ничего, кроме пустой площадки и бетонной стены. Но Разуваев улыбался, будто видел то, что мне недоступно.

— Вы никогда не поймёте, как устроен настоящий мир! Мир! Мир! Мир! — заладил Морковкин, словно заезженная пластинка. — Мир! Мир! Мир…

— Родион Константинович, — тихо сказал главврач, — может, хватит его мучить? Вы же видите, он не в себе…

Но было уже поздно — просто так я не мог уйти. Я был обязан попытаться достучаться до этого изобретателя, раз уж застал его живым, пусть, и не совсем вменяемым.

— Проект «Лазарь», — четко и раздельно произнёс я. — Вы помните его, Эраст Ипполитович?

Разуваев вдруг резко замер. Его спина напряглась и выпрямилась, будто он кол проглотил. Он медленно повернулся ко мне, и в его глазах вспыхнула безумная искра.

— Ла-аза-арь… — прошептал он, медленно растягивая это слово, будто пробуя его на вкус. — Вы сказали «Лазарь», молодой человек?

Он резко засмеялся, но на этот раз звук был коротким, обрывистым — как выстрел. В следующее мгновение его лицо исказилось гримасой ярости, и он схватил меня за рукав. Его пальцы были цепкими, так что вырвать из них китель у меня сразу не получилось.

— Ты кто⁈ — прошипел он гортанно. — Откуда ты знаешь про проект⁈ Кто тебя подослал⁈

Он внезапно рванулся вперёд, ко мне, и я инстинктивно отступил. Его руки затряслись, дыхание стало прерывистым. Но в этом теле, измождённом годами изоляции и немалым возрастом, ещё оставались какие-то силы. Морковкин тут же шагнул между нами, мягко, но настойчиво усаживая Разуваева обратно за стол.

— Эраст Ипполитович, пожалуйста, успокойтесь. Никто никого не посылал. Товарищ майор лишь задаёт вопросы по старым и уже никому не интересным делам.

— Старым? — Разуваев фыркнул и отпустил мой