Кремлевский кудесник - lanpirot

реплики, произнесенные словно вполголоса. Возле главного корпуса, где располагалась администрация, я молча вышел из машины. Воздух здесь показался мне тяжелым, пропитанным безумием и страхом.

— Коль, подожди здесь, — бросил я шоферу.

— А то… — Тот кивнул и потянулся за куревом.

Фойе главного корпуса встретило меня выцветшими стенами, скрипучим обшарпанным паркетом, еще, наверное, дореволюционной работы, и мертвым светом слегка гудящих люминесцентных ламп. Девушка-регистратор за столом-стойкой, расположенным недалеко от входа, подняла на меня глаза.

— Здравствуйте! Мне к главврачу, — коротко сказал я и показал удостоверение.

Еще минута — и я уже поднимался по лестнице на третий этаж, сопровождаемый молчаливым санитаром с каменным лицом, на котором не читалось ни единой мысли. Дверь в кабинет главврача была массивной, дубовой и, похоже, стоявшей на этом месте еще со времен купца Канатчикова.

Я не успел постучать — дверь приоткрылась сама. Из-за нее выглянул седой солидный мужчина в белом халате и слишком «живыми», проницательными глазами.

— А, товарищ майор! — Голос главного врача оказался неожиданно мягким, почти певучим. — Мне уже звонили из вашего ведомства и попросили оказать всяческое содействие. Проходите…

А Яковлев, оказывается, и здесь постарался. Сам позвонил. Уважаю!

Главврач отступил, пропуская меня внутрь. Кабинет оказался просторным, но до странности аскетичным. Книжные шкафы с медицинскими томами, письменный стол буквой «Т», кресло главврача и несколько стульев. Ни картин, ни лишних деталей. Окно с решеткой.

— Присаживайтесь, товарищ…

— Майор Гордеев, Родион Константинович, — представился я по всей форме.

— А я, стало быть, Валентин Михайлович Морковкин — главный врач этой больницы аж с 1964 года, — радушно улыбнулся хозяин кабинета. — Присаживайтесь! — он указал мне на свободный стул, а сам сел за стол напротив меня, упёрся локтями в стол и сложил пальцы «домиком». — Чем обязан товарищам из КГБ?

Я медленно опустился на предложенное место, положив портфель на стол перед собой.

— С шестьдесят четвёртого года? — изумленно протянул я. — Целых пятнадцать лет стажа…

«И будет пребывать в этой должности до 1987-го года», — услужливо подсказала Лана, развернув в уголке интерфейса статью, которую я, оказывается, когда-то читал про этого знаменитого доктора.

— Так мне оказывается просто повезло, Валентин Михайлович, — продолжил я, даже не дёрнувшись от действий нейросети, просто приказав свернуть «картинку». — Вы здесь точно всё и про всех знаете.

Главврач улыбнулся.

— Еще бы узнать, товарищ майор, кто из наших пациентов представляет для вас интерес? Уточните, пожалуйста.

— Меня интересует история болезни некоего Эраста Ипполитовича Разуваева, 1907-го года рождения.

— О! — неожиданно изумлённо приподнял брови Морковкин. — Во всех смыслах удивительная личность, и весьма показательная история появления в нашем ведомстве. Некогда весьма одарённый научный работник, но… Его карьера закончилась весьма печально — в наших «скорбных» стенах. Так вас интересует только его история болезни? — уточнил главврач. — Я так вам скажу — в ней нет ничего «выдающегося».

— В смысле «ничего выдающегося»? — не понял я его намёка.

— Родион Константинович, давайте начистоту, раз ваше начальство попросило оказывать вам всяческое содействие. Ведь это целиком «ваш» диагноз…

— В смысле, мой? — удивился я еще больше, всё ещё не догоняя, куда клонит главврач.

— Не в смысле ваш лично, товарищ майор. Вялотекущая шизофрения — это диагноз, который обычно ставится по «просьбе» определённых органов… И поставить его можно любому. Но я вам этого не говорил, а вы этого не слышали.

— Так у Разуваева не было никакого психического заболевания? — с изумлением произнёс я.

— Да, так бывает, Родион Константинович, — развёл руками главврач. — И вам ли, как сотруднику КГБ об этом не знать? Когда меня в шестьдесят четвёртом году перевели в эту замечательную во всех смыслах психиатрическую лечебницу из Челябинска[4], Разуваев уже содержался здесь не первый год. И замечу, к его диагнозу «приложили руку» люди, занимающие в то время очень высокие посты и должности. И не только в вашей структуре.

— И что, за все эти годы…

— Да, никаких особых распоряжений за все эти годы на его счет не поступало, — покачал головой Морковкин. — Вы — первый, кто за более чем двадцатилетний срок заинтересовался его судьбой. Мне его искренне жаль, но вы же знаете, что все мы люди подневольные… Может быть вы, молодой человек, похлопочите там, у себя, чтобы его хотя бы на старости лет выпустили из этих стен. У меня это так и не получилось, — со вздохом произнёс он.

— Похлопотать за кого? За Разуваева? — Я опешил. — Так он что, еще жив?

[1] Хотя фраза ассоциируется с И. В. Сталиным, нет точных исторических доказательств, что он ее произнес. Она скорее отражает дух советской эпохи, когда требовалось не только осуждение, но и активное созидание, а критика без предложений могла считаться неконструктивной. Есть мнения, что ее мог произносить конструктор Сергей Королёв.

[2] Первый в мире дефибриллятор (ДИ-03), генерирующий классический биполярный асимметричный квазисинусоидальный импульс Гурвича-Венина.

[3] Просветы красного цвета у сотрудников Первого Главного Управления (ПГУ) КГБ СССР на погонах символизировали их принадлежность к особой службе внешней разведки и специальным войскам/органам, опираясь на традиции дореволюционных специальных частей и обозначая элитарность.

[4] После окончания в 1951 г. Днепропетровского медицинского института В. М. Морковкин начал работать врачом небольшой (на 75 коек) Челябинской психиатрической больницы (колонии), затем стал ее главным врачом и главным психиатром Челябинской области.

В 1964 г. В. М. Морковкин был назначен главным врачом одного из крупнейших психиатрических стационаров страны — Московской городской клинической психиатрической больницы им. П. П. Кащенко, где провел большую работу по усовершенствованию системы обслуживания больных и внедрению научной организации труда.

Глава 16

— Да. — Кивнул Морковкин, и в его голосе прозвучала странная смесь уважения и жалости. — Жив-здоров, если это слово вообще применимо к человеку, проведшему в изоляции в нашем заведении больше двадцати лет. Ему ведь уже за семьдесят. Тихий, безобидный старик, полностью погружённый в себя. Читает, пишет что-то постоянно. А ведь когда-то он был блестящим учёным.

Я молчал, пытаясь осмыслить этот информационный взрыв — ведь дело принимало совершенно неожиданный оборот. Вялотекущая шизофрения — наш, кагэбэшный диагноз. И этот человек просидел здесь с этим диагнозом двадцать лет! О нём просто… забыли.

— А я могу с ним увидеться? — спросил я, стараясь, чтобы голос звучал нейтрально.

— Почему