Кремлевский кудесник - lanpirot

— Я не просто так говорю — это еще и опасно! — продолжил я, нажимая на самый главный аргумент. — В лучшем случае, мы не получим ровным счетом ничего. В худшем… — Я сделал паузу для пущего эффекта. — … в худшем, оператор, я или кто-нибудь из моих ребят, может столкнуться с таким хаотичным выбросом умирающих нейронных импульсов, что это гарантированно вызовет непредсказуемые последствия. От полного помешательства до мгновенной смерти. Вы сами видели, в каком состоянии я был после вчерашнего «сеанса» подключения к мозгу, умершему всего несколько часов назад. А тут — в разы дольше.

Яковлев тяжело вздохнул, отодвинул от себя папку с бумагами и сцепил перед собой руки на столе.

— Ты мне сейчас говоришь, что шансов нет? Что эти дети обречены потому, что какой-то мразотный ублюдок сдох умер не вовремя, а наша наука не всесильна? — В его голосе сквозил не просто гнев, а настоящее отчаяние. И куда только подевался тот непробиваемый генерал КГБ, каким я его видел вчера?

— Я говорю, что стандартный протокол не сработает. Он смертельно опасен и бесполезен.

— Значит, есть и нестандартный? — Яковлев мгновенно выхватил он из моих слов самую суть. Его взгляд снова стал пристальным и острым, как шило. — Говори, Родион. Пусть самый безумный, пусть самый бредовый. Я готов выслушать любую, даже самую идиотскую идею. Ведь мы же для этого твой экспериментальный отдел и выбивали у высокого начальства. Думай, товарищ майор! Думай! Дети еще живы, черт возьми! И мы должны их спасти!

И в тот самый момент, под его тяжелым, требовательным взглядом, в моей голове щелкнуло. Как молния, вспыхнули страницы той самой тетради, и описание одного невероятного опыта, от которого холодели кончики пальцев. Сухие, безумные строчки отчета доцента Разуваева. Я обмяк, уставившись в полированную столешницу, мысленно лихорадочно перебирая обрывки прочитанного.

— Эдуард Николаевич… — мой голос прозвучал чуждо даже для меня самого. — Есть… кое-что. Не просто безумное, а вообще за гранью. Я сам до конца не могу поверить, что это может получиться…

— Говори!

— В пятидесятых годах, — начал я, чувствуя, как каждое слово дается с огромным трудом, — один из наших коллег — бывший сотрудник еще спецотдела ВЧК и НКВД под управлением комиссара государственной безопасности 3-го ранга Бокия, некто доцент Разуваев, работал над теорией полного, пусть и временного, восстановления всех функций умершего тела. Почти воскрешение.

Яковлев замер, не прерывая меня. В его глазах читался скепсис, подчиненный жгучей необходимости верить в чудо.

— Но в середине 50-х его проекты были признаны антинаучными и «похоронены» вместе с ним на Канатчиковой даче. Его признали шизофреником, недостойным высокого звания советского ученого. Но его работы попали в наш архив, и я изучал черновики Разуваева. Именно его работы натолкнули меня на изобретение нашего устройства, считывающего память… В его работоспособности вы успели вчера убедиться.

— Воскрешение? Ты серьёзно, Родион? Типа, Франкенштейн, черт возьми? — с огромным сомнением произнёс Яковлев.

— Да, — я кивнул, вспоминая нужные страницы Гордеевской тетради. — Проект назывался «Лазарь». Он был направлен на то, чтобы заставить мертвые ткани снова функционировать.

— Ты так уверен, что это может получиться? — Удрученно покачал головой генерал-майор. — Оживить труп… Это звучит, как фантастика… Да и времени у нас совсем нет.

— Гарантий никаких, Эдуард Николаевич. Но… попробовать можно — процесс воскрешения расписан у Разуваева довольно подробно.

— Я поверить в это не могу, — вздохнул Яковлев. — Воскрешение…

— Не воскрешение, — тут же поправился я. — Оживление на время. Если бы нам удалось запустить жизненные функции, заставить сердце качать кровь, легкие — насыщать ее кислородом… Тогда, возможно, мы смогли бы хоть на несколько часов получить работающий, а не умирающий мозг. И тогда… тогда уже применить наш проверенный метод снятия информации. Это наш единственный шанс. Ничего другого я пока предложить не могу.

Яковлев несколько секунд молча смотрел на меня, оценивая масштаб того безумия, на которое он уже согласился. Я видел это по его глазам. Я и сам не понимал, как во всё это ввязался. Отчего поверил в какие-то старые бумажки и бредовые записи старого НКВДешника. Возможно, это всё остаточные реакции Гордеева, в тело которого я вселился.

«Никаких остаточных нейронных реакций реципиента не обнаружено», — со знанием дела заявила Лана. Хорошо, что голос у неё теперь божественный, да и я подпривык, уже не дергаюсь от неожиданности.

Взгляд генерал-майора стал острым и деловым — он явно принял какое-то решение.

— Что нужно, Родион? Препараты? Оборудование? Люди?

— Я набросаю список всего необходимого, Эдуард Николаевич… А насчет людей… Есть у меня одна идея, товарищ генерал-майор… Выделите мне машину на несколько часов, — неожиданно попросил я.

— Колись, что задумал? — Генерал пристально посмотрел мне в глаза.

— Хочу прокатиться в «Кащенко», — не стал я скрывать, — куда определили Разуваева. Может быть в их архиве тоже найдется какая-нибудь полезная информация. И, чем черт не шутит — может быть, он и сам еще жив?

— Двадцать лет в «Кащенко»? — покачал головой Яковлев. — Даже если и жив, что маловероятно, сомневаюсь, что у него в голове что-нибудь осталось… Но, если ты считаешь это важным — езжай. Машину я выделю… И это, Родион… — Его голос вдруг снова стал тихим и печальным. — Сделай так, чтобы у вас получилось… Я в тебя верю, кудесник… Потому как больше и надеяться не на что…

— Разрешите идти, товарищ генерал-майор? — Я поднялся на ноги.

— Иди, Родион Константинович… Иди.

Я вышел из кабинета, чувствуя лопатками взгляд начальства. У меня было такое ощущение, что Яковлев еще и перекрестил меня в спину. Конечно, это бред, но стойкое ощущение у меня осталось. Я шёл по коридору, чувствуя, как тяжесть принятого решения давит мне на плечи. Воздух казался густым и тягучим — даже продохнуть было тяжко. Начало сентября выдалось жарким и душным.

Спустившись вниз, в наше лабораторное подземелье, я застал картину обычного рабочего хаоса. Лёва и Михаил корпели над составлением отчета, однако вокруг них в полнейшем беспорядке лежали какие-то чертежи, графики и перфоленты. Они подняли на меня глаза, когда я вошел. Сразу воцарилась гробовая тишина — они прочитали всё на моем лице.

— Всё-таки спалился, шеф? — выдохнул Миша. — Яковлев, он