Воронцов. Перезагрузка. Книга 10 - Ник Тарасов

— Это окись меди, — пробормотал я скорее для себя, чем для студентов, наблюдая за реакцией. — Катализатор полимеризации. Сейчас молекулы масла начнут сшиваться в длинные цепочки…

— Что начнётся, Егор Андреевич? — переспросил Николай Фёдоров, стоявший чуть поодаль с длинной бухтой медной проволоки, готовой к «купанию» в этой адской смеси.

— Превращение, Николай. Алхимия наяву, — я не удержался от усмешки. — Превращение обычного льняного масла в… ну, назовём это гибким камнем. В резиноид — аналог того самого заморского каучука, который стоит дороже золота и которого в России днём с огнём не сыщешь.

Это была моя ставка, мой козырь в рукаве. Кожаная обмотка провода, которую мы использовали на первых экспериментальных участках, была хороша для коротких дистанций в сухую погоду, но для настоящей линии связи, которую не замкнёт первым же осенним ливнем или весенней оттепелью, требовалось что-то кардинально иное, надёжное и долговечное.

Каучука в России не было и взяться неоткуда.

Но я помнил один старый, почти забытый рецепт из справочника кустарных производств, который когда-то листал от скуки в библиотеке. Если долго, очень долго варить льняное масло с окисями металлов при высокой температуре, оно густеет, окисляется, молекулы связываются друг с другом и превращаются в эластичную, водонепроницаемую плёнку. Линоксин. Почти тот самый линолеум, только не в виде напольного покрытия, а как изоляция на проводе. Самая дешёвая и при этом достаточно надёжная защита, которую мы могли создать здесь и сейчас, своими руками, из доступных материалов.

Жидкость в котле потемнела ещё сильнее, стала вязкой и тягучей, как свежий мёд, пошли тяжёлые, ленивые пузыри, лопающиеся с противным хлюпаньем.

— Пора! — крикнул я, чувствуя, что момент настал. — Иван, крути ворот! Медленно, равномерно!

Иван Рогов, широкоплечий и сильный, как медведь, налёг на массивную деревянную рукоять барабана. Его мускулы напряглись под рубахой. Медная проволока натянулась, заскрипела и медленно поползла, ныряя в кипящее масло, проходя через него под нашим настороженным взглядом и выныривая с другой стороны блестящей, покрытой тёмно-коричневой, почти чёрной оболочкой.

Братья Ивановы — Михаил и Пётр — тут же подхватывали горячий провод специальными деревянными щипцами, пропуская через калибровочные кольца, чтобы снять излишки всё ещё жидкого покрытия и придать ему равномерную толщину, а затем отправляли в самодельный сушильный шкаф — большой деревянный ящик с решётчатыми полками, где жарко натопленная кирпичная печь должна была окончательно запечь, полимеризовать этот защитный слой, превратив его в твёрдую, но гибкую оболочку.

— Слой должен быть абсолютно равномерным! — крикнул я сквозь шум кипящего масла и скрип ворота, стараясь перекричать общий гул. — Ни единой проплешины, ни малейшего истончения! Иначе ток найдёт слабое место, уйдёт в землю через влагу, и мы будем бесполезно греть атмосферу вместо того, чтобы передавать сигналы на сотни вёрст!

Мы провозились с этой адской «варкой» три бесконечных дня и три бессонных ночи. Три дня удушливой гари, едкой копоти, разъедающей глаза и горло, и бесконечно обожжённых, покрытых волдырями пальцев — горячее масло брызгалось, провод был раскалённым. Но результат, когда мы наконец его увидели, стоил всех мучений и жертв.

Когда первая экспериментальная партия провода остыла достаточно, чтобы можно было взять его в руки без риска получить ожог, я осторожно попробовал согнуть образец. Тёмное, почти чёрное покрытие с зеленоватым отливом не треснуло, не осыпалось мелкими чешуйками, как я опасался, оно послушно гнулось вместе с медной жилой, плотно облегая металл, словно вторая кожа. Я с силой скрутил провод в тугую спираль — изоляция держалась. Растянул обратно — ни единой трещины.

Затем опустил длинный кусок провода в ведро с холодной колодезной водой, подключил к нему клеммы вольтовой батареи и внимательно наблюдал за поверхностью. Если бы изоляция пропускала ток, на воде появились бы характерные пузырьки газа — водород и кислород от электролиза. Но поверхность оставалась абсолютно спокойной, гладкой, как зеркало. Изоляция держала намертво.

— Это победа, господа, — выдохнул я, чувствуя, как с души сваливается тяжёлый груз неопределённости, разглядывая драгоценный моток обработанного провода в свете лампы. — Настоящая, безоговорочная победа. Теперь мы можем тянуть линию хоть по дну реки, хоть через болота. Ну, почти. Во всяком случае, дождь и снег нам больше не страшны.

* * *

Установку полноценной телеграфной линии от моего особняка до завода — первого полигона для обкатки всей системы перед большим проектом — назначили на ближайшую субботу. Маршрут на бумаге, на аккуратно расчерченном плане, выглядел обманчиво простым, почти прямой линией: от моего кабинета в особняке, через двор с конюшнями и сараями, по покатой крыше старой конюшни, где мы укрепили специальные кронштейны, через оживлённую улицу — тут пришлось ставить высокие, прочные деревянные шесты, чтобы проезжающие телеги с сеном или дровами случайно не зацепили и не оборвали провод — и прямиком в здание заводского управления, в тесную каморку на втором этаже, которую мы специально выделили и оборудовали под приёмную станцию.

Всего около семисот метров по прямой. Для человека из двадцать первого века, привыкшего к трансатлантическим оптоволоконным кабелям и спутниковой связи — детский лепет, смешная игрушка. Для России 1809 года — это была настоящая космическая связь, прорыв, сравнимый разве что с изобретением письменности.

В назначенный день я сидел в своём кабинете перед массивным дубовым столом, на котором громоздилось наше коллективное детище, плод многих месяцев упорного труда и бессонных ночей. Тяжёлый деревянный ящик из тёмного дуба, вмещал в себя новую, улучшенную вольтову батарею — целых сорок пар медных и цинковых пластин, аккуратно уложенных в стеклянной ёмкости слоями и залитых свежеприготовленным раствором серной кислоты. Запах от неё шёл кислый, резкий, щиплющий ноздри, но для меня это был запах прогресса, запах победы человеческого разума над косностью материи.

Аккуратный ряд начищенных до блеска медных клемм выстроился на краю ящика, ждал подключения проводов. И главное — ключ, передатчик. Простой, как всё по-настоящему гениальное: подпружиненная латунная контактная пластина на основании из полированного дерева, обработанного олифой. Нажал — контакт замкнулся, ток побежал по проводу. Отпустил — разомкнулся, ток прервался. Точка и тире. Азбука Морзе.

На другом конце линии, на территории завода, в специально отведённой комнате с постоянным дежурством сидели Николай Фёдоров и Александр Зайцев. У них стоял приёмник — электромагнит с подпружиненным железным якорем, к которому мы приладили тонкий карандашный грифель, слегка упирающийся в медленно движущуюся бумажную ленту. Часовой механизм, позаимствованный из старинных напольных часов и переделанный под наши нужды,