Вершина Мира - Андрей Алексеевич Панченко

процентов — разворот; если один член команды демонстрирует неврологические признаки (потеря координации, спутанность сознания) — немедленный спуск. Ставим эвакуационные маркеры чтобы при спуске или ухудшении видимости не сбиться с пути: сигнальные ракеты в третьем лагере, визуальные маркеры в снегу, запасные ленточки и указатели на ветру — всё для того, чтобы можно было найти путь вниз.

— Жестко, но если по-другому никак, то мы согласны! — перебил меня Фомин

— Я не закончил! — Я прожег Арсения взглядом, под которым бравый разведчик аж поёжился. Я был предельно серьезен и шутить не собирался — Есть и специфика подъёма на гору, в такую хреновую погоду. Запомните, в ветер и плохую видимость нельзя «бежать» — это приводит к потере сил и ошибкам. Пять-десять шагов — остановка, восстановить дыхание. При невозможности спуститься — рыть траншею в снегу, прятать палатки в снежный налёт, укреплять всем чем возможно, чтобы укрытие не снесло ветром. В таких убежищах можно снизить расход кислорода и выжить сутки-двое — но это уже рулетка. Рацион кислорода: экономить нельзя при сильной гипоксии. Резерв на спуск обязателен. Питание и тепло: в бурю — жидкая и калорийная пища маленькими порциями; не жалеть топлива на плавку снега — даже маленькая миска горячей воды меняет состояние. Нужно будет проверять конечности каждые тридцать минут, менять влажные перчатки, греть пальцы под одеждой. Если вдруг на подъёме срублюсь я, то тот лидер, кто меня заменит, должен запомнить главное — подавать спокойный, короткий и чёткий набор команд; нельзя давать надежд «ещё чуть-чуть» если объективные параметры против! Правила едины для всех, ни каких исключений! Усекли⁈

— Ты как будто всю жизнь альпинизмом занимался — Фомин восхищённо покачал головой, пристально меня разглядывая — Всегда поражался этому в тебе командир. На полюсах ты действовал уверенно, как будто был там уже ни раз, на этой горе тоже самое. Такого, что ты нам рассказал, наверняка ведь никто ещё не делал. Акклиматизации эти, гипоксии, кислород, влияние высоты, погода на горе…

— Нужно замечать детали и любые мелочи Сёма, а не красотами гор любоваться. Мы поднимались на разные перевалы и склоны Эвереста достаточно раз, чтобы сделать выводы! — огрызнулся я — А ещё я врач, и про организм человека и его возможности знаю побольше тебя!

— Вы несомненно рождены для этой работы, господин Волков, у вас талант — Норсон тоже не применил вставить свои «пять копеек» — Я слышал про ваши открытия, читал про вас в газетах, но никогда мне и в голову не приходило, как же трудно быть первым! Я восхищён!

— Тфу на вас! А ты чё, малой, в любви мне признаваться не будешь? — Я перевёл взгляд на Вилли, который смотрел на меня как на икону — Учти, я не из этих! И вообще, хватит мне дифирамбы петь, готовимся к выходу во второй лагерь, каждый пусть снова, а потом и ещё десять раз проверит всё, за что он отвечает. Если что-то будет не так, спрошу, как с полноценных!

Подготовка к выходу напоминала сборы перед боем. Каждый знал, что на кону не просто вершина, а сама жизнь. Шерпы, узнав о наших планах молчали, лишь редкое слово на непальском прорывалось сквозь завывание ветра. Идея им не нравилась, но они не возражали, они, в отличии от нас получали деньги за свой риск. Снег хлестал по брезенту палаток, а в свете лампы казалось, будто на нас падают тысячи белых пепельных искр.

Фомин сидел, нахмурившись, и вырезал из куска ткани очередной, я уже не помню какой по счету импровизированный чехол для кислородного редуктора — чтобы не обмерзал. Норсон, склонившись над ящиками, сортировал карабины и проверял метки на верёвках. Вилли пытался что-то записывать в блокнот, но от холода у него дрожала рука, и он махнул рукой:

— Да пропади оно всё пропадом… Лучше я пойду и помогу шерпам.

— Правильная мысль, — буркнул я, не поднимая головы. — Писать будем потом, если будет кому.

Я вышел наружу. Снег уже шёл стеной. Сквозь туман едва угадывались тёмные силуэты гор. Воздух был густой, как парное молоко, и пах металлом — всегда так бывает перед затяжным штормом. Где-то вдалеке грохотнуло, будто рухнул пласт льда.

Я обошёл лагерь, проверил натяжение верёвок на палатках, вкопал дополнительные колышки и вернулся внутрь, покрытый снегом с ног до головы.

— Всё держится, — сказал я. — Если не будет лавины, выстоит.

Фомин поднял голову:

— Думаешь, завтра выйдем?

— Завтра посмотрим, — ответил я. — Может, и выйдем, но только до второго лагеря. Если там прояснится — значит, гора нас пускает. Если нет — придётся играть по её правилам.

— А если не прояснится вовсе?

Я усмехнулся, не отрывая взгляда от карты:

— Тогда вернёмся вниз. Живыми. А гора подождёт. Она стояла до нас и переживёт всех, кто на неё лезет.

Фомин кивнул и затушил лампу. В палатке сразу стало темно и тихо, слышно было только, как ветер свистит между камнями. Где-то рядом шерпы пели — глухо, тягуче, будто убаюкивая саму бурю.

Ночь выдалась беспокойной. Ветер то утихал, то снова налетал с яростью. Палатку трясло так, что мы вжимались в стены, держась за стойки. Я слышал, как Арсений во сне тихо стонал — его мучили кошмары. У меня тоже звенело в ушах, во рту пересохло, а сердце било так, будто пыталось вырваться наружу.

На рассвете я вылез наружу. Гора спряталась — вся, до последнего метра. Белая мгла висела над ледопадом, солнце лишь изредка пробивалось тусклым пятном, но ветер стих. Это могло быть началом перемен — или затишьем перед ударом.

Я стоял, глядя в пустоту, и думал: идти или ждать? Каждая минута — минус сила, минус кислород, минус шанс. Но кто знает, может, именно в эту минуту вершина впервые за много дней открылась нам навстречу?

Я обернулся к палатке.

— Подъём! — крикнул я. — Проверяем снаряжение! Через час выходим к ледопаду. До второго лагеря дойдём — там решим, чего дальше.

И, будто в ответ, гора глухо загудела где-то в глубине — словно предупреждала: идите, но помните, кто здесь хозяин.

Мы двинулись в серую вату тумана, тихо, без лишних слов. Ледопад Кхумбу гудел как живой. Верёвочные перила обледенели, иногда приходилось сбивать лёд ударом плоской стороны ледоруба, чтобы зацепить карабин, металл примерзал к перчаткам. Карабины звенели, как ложки в солдатской столовой. Шерпы