Индульгенция 6. Без права на ошибку - Тимур Машуков

Каждое слово давалось мне с трудом, как предательство. Но необходимое предательство.

— Надо будет обсудить это с отцом и ректором. Твои данные… Они могут стать ключом ко всему.

Она пристально смотрела на меня, и мне показалось, что в глубине ее умных глаз мелькнул луч сомнения. Уловила ли она фальшь? Или просто удивлена моей быстрой реакцией? Но потом она кивнула, немного расслабившись, видимо, все же приняв похвалу за чистую монету.

— Я надеюсь, Видар. Я очень надеюсь. Потому что если я права… Задача становится на порядок сложнее. Найти и уничтожить нечто нестабильное, многоликое…

Она замолчала, задумчиво глядя в окно. Академия осталась далеко позади. Мы мчались по главной дороге, мимо дорогих магазинов, к кварталу высших аристократов, к темному силуэту поместья Раздоровых, выраставшему на горизонте.

Чем ближе мы подъезжали к дому, тем сильнее сжималось что-то у меня внутри. Не страх. Предчувствие. Поместье, обычно излучавшее мощь и незыблемость, сегодня казалось… напряженным. Как сжатый кулак. По периметру стен я заметил больше охраны, чем обычно. Магические артефакты по углам башен горели ярче, их свет неестественно резал сгущающиеся сумерки. Воздух вокруг нашего поместья словно вибрировал от скрытой мощи — словно здесь собрали гигантский лук и до предела, до протестующего гула натянули его тетиву.

Кавалькада машин заехала внутрь и остановилась во внутреннем дворе. Охрана мгновенно открыла двери. Воздух ударил в лицо — не свежий, вечерний, а тяжелый, пропитанный ощущением напряжения, мрачности… Тревоги.

Вивиан вышла из машины следом за мной, ее внимательный взгляд скользнул по усиленным караулам, по мрачным лицам слуг, и ее собственная маска академического спокойствия дала трещину. Она инстинктивно прижала фолиант к груди.

— Что-то… происходит, Видар? — прошептала она.

Я не успел ответить. На широком крыльце главного дома, освещенный яркими фонарями, стоял отец. Рядом с ним — высокая, сухопарая фигура в строгих, почти монашеских одеждах темно-серого цвета, с лицом, словно высеченным из мореного дуба, и пронзительными, как шило, глазами. Ректор Фрида Иннокентьевна Упырева. Ее взгляд, холодный и всевидящий, упал сначала на меня, потом на Вивиан, задержавшись на фолианте в ее руках. В этом взгляде не было ни капли приветливости. Была оценка. И ожидание.

— Рад, что вы прибыли столь быстро. Заходите. Многое… Очень многое предстоит нам обсудить сегодня.

Он повернулся и исчез в зияющем провале открытых дверей. Упырева, видимо, тоже только что приехавшая, последовала за ним, так и не проронив ни слова, ее взгляд скользнул по Вивиан с ледяной вежливостью. Двери остались открытыми. Ну да, было бы странно, если бы они захлопнулись перед моим носом.

Вивиан нерешительно замерла, ее лицо побледнело. Она почувствовала грозовое напряжение, витавшее в воздухе. Готовность к бою. И свою собственную, внезапную уязвимость с ее, возможно, ошибочными, но столь дорогими выводами в руках.

— Видар… — ее шепот был полон немого вопроса.

Я взял ее под локоть, чувствуя, как она слегка дрожит. Моя ложь по дороге домой казалась теперь ничтожной перед лицом того, что ждало нас внутри.

— Идем, — сказал я просто, ведя ее вперед, навстречу свету факелов и густой, давящей тишине раздоровского дома. Тишине перед бурей. Тишине перед войной. Пора было узнать, какие сюрпризы приготовила нам судьба. И Пустошь.

Кабинет отца, обычно пахнущий табаком, кожей и мужским упрямством, сегодня был наполнен иными ароматами. Запах старого дерева смешивался с терпкими нотами магических трав, легкой пылью древних артефактов и… напряжением. Густым, как смола, висящим в воздухе между клубами дыма от трубок и сигар.

Отец сидел за своим массивным дубовым столом, но не в кресле хозяина, а чуть в стороне. Центр стола занимала огромная карта Империи, на которой красным шелком были отмечены известные Пустоши — кровавые шрамы на теле мира.

Вокруг в тяжелых креслах и на строгих диванах расположились те, от чьих решений теперь зависело, возможно, само существование Империи. Их силуэты вырисовывались в полумраке, подсвеченные трепещущим пламенем камина и магическими светильниками в виде хищных птиц.

Графиня Елизавета Карнаухова. Глава Темного Совета. Казалось, тени сгустились вокруг ее высокой, сухой фигуры, облаченной в платье, что было чернее ночи. Лицо — бледная маска с тонкими, бескровными губами и глазами, как две щели в леднике. Ее пальцы с длинными, острыми ногтями, покрытыми черным лаком, медленно поглаживали череп из черного хрусталя, покосившийся на ее коленях. От нее веяло холодом могилы и бездонной, старой силой. Она лишь коротко, почти незаметно кивнула в ответ на мой поклон, ее взгляд скользнул по мне, как лезвие скальпеля, оценивая, впитывая.

Барон Евгений Безотрадный. Он отвечал за разведку Пустошей. Человек-призрак. Его серый камзол сливался с обивкой кресла, лицо было невзрачным, из тех, что мгновенно стираются из памяти. Но глаза… Его глаза были живыми, пронзительными, всевидящими. Он сидел неподвижно, сливаясь с тенями, и лишь его взгляд постоянно двигался, сканируя карту, лица присутствующих, тени в углах комнаты. Его присутствие было едва ощутимым, но невероятно весомым. Он знал то, о чем другие боялись даже думать.

Ректор Фрида Упырева. Она сидела прямо, как древко знамени. Ее строгий серый мундир был безупречен. Лицо высечено из гранита забот и ответственности. Взгляд, обычно такой острый и властный, охватывающий все и всех, сейчас был прикован к карте, но я, тем не менее, чувствовал ее внимание, как физическое давление. Она не одобряла моего досрочного выпуска, но была вынуждена с этим смириться — война диктовала свои правила. Перед ней на столе лежала стопка бумаги. Древней, на мой неискушенный взгляд. Иногда она отрывала взгляд от карты, опускала глаза, перебирая пальцами чуть пожелтевшие страницы.

Князь Алексей Туманный. Генерал армии. Человек-гора в парадном мундире, увешанном орденами. Его лицо, обветренное и грубое, с седыми баками, дышало силой и привычкой командовать. Он тяжело опирался на трость с набалдашником в виде львиной головы, но его глаза, маленькие и яркие, как угли, горели неукротимой волей. Он что-то негромко бубнил отцу, тыча толстым пальцем куда-то в район Карельской Пустоши.

Отец. Григорий Раздоров. Дипломат по формальному статусу, воин по сути. Сегодня он выглядел старше, но тверже гранита. Его золотистый дар, обретенный контроль, ощущался как теплая, уверенная аура. Он был якорем этого совета. Его взгляд встретился с моим — в нем была усталость, тревога, но и несгибаемая решимость. И… предупреждение.

Мать. Ольга Морова. Она сидела чуть в стороне от стола, в кресле у камина. В темном, строгом платье, с высоко поднятой головой. Ее лицо было бледным, но спокойным. В глазах — глубокая печаль