Турист - Антон Витальевич Демченко

но позаботился о том, чтобы тот не смог скрыть его от моего взгляда. И ведь как ловко-то, а? Передать записку окном именно в тот момент, когда преподобный будет находится во дворце, под контролем наших систем безопасности — это ведь только полдела! А вот догадаться устроить из самой записки ловушку, которая не позволит преподобному скрыть причины тревоги — это… это уже что-то. Кстати, не пояснишь, что именно сотворил с этим письмом твой… протеже?

— Руны, государь. Взгляни внимательнее на листок. По углам обозначены «феху» и «иса», в центре листа — «наутиз». Первая — руна первородного огня, вторая — вечного льда. «Наутиз» — нужда, принуждение. Кирилл закачал их под завязку эфиром и подсунул «окном» отцу Иллариону. Получилась трансовая ловушка. Взялся преподобный за листок, и влип. Руна «феху» качает в него первородное пламя, «Иса» жжёт руку вечным льдом, и тут… либо уравновешивать своей волей раздирающие потоки энергий, либо отбросить прочь чёртову бумажку, и пусть хоть взрывается. Но вот последнего-то…

— Последнего не позволяет сделать руна «Наутиз», принуждая к чтению текста, — понимающе кивнул государь. — Ловко. Просто, без лишних витийств и затейливых многоходовок. Но изящно и эффективно. Растёт мальчишка, а?

— Уже вырос, — отозвался Иванов, и его усреднённое лицо так же усреднённо скривилось. Впрочем, почти тут же оно вернуло себе прежнее бесстрастное выражение, — И что с этим чудовищем делать теперь, совершенно непонятно.

— Ну уж точно не пытаться контролировать так, как это нынче попытался вновь провернуть наш преподобный, — отмахнулся государь. — Кстати, как он там, взгляни?

— Жиыыой, — прокряхтел в ответ отец Илларион, отрывая голову от столешницы. Обвёл мутным взглядом помещение, споткнулся на фигуре Иванова и, с силой втянув в себя воздух, попытался подняться на ноги при виде стоящего у окна Романа Третьего, с любопытством наблюдавшего за его трепыханиями. Наконец отцу Иллариону удалось водрузить своё ватное тело на дрожащие ноги, и тут же попытался отвесить короткий приветственный поклон государю. Но непослушное после жуткой передряги, устроенной ему мстительным Скуратовым, тело повело и Илларион чуть снова не хряпнулся мордой в стол. Едва успел руками в столешницу упереться.

— Что ж вы, ваше преподобие, так себя не бережёте, а? — в голосе Романа послышались обманчиво-ласковые нотки, от которых отца Иллариона словно холодом по спине продрало. — Здоровье-то у вас, чай, не казённое. И голова на плечах всего одна, а вы так этими дарами Господними расшвыриваетесь. Жить надоело? Так вы бы сообщили о том, да вот, хотя бы совету клуба, и мы решили бы этот вопрос без всяких… Скуратовых. Ну, право, отче, к чему такие сложности⁈ Или в вас тщеславие со скупостью взыграли, что вы решили не просто помереть, а уйти в мир иной за чужой счёт, да так, чтоб о вашей смерти во всех салонах судачили? Так то грех, отче. Помните?

— Ва-ва… Государь! — справившись со слабостью, отец Илларион нашёл в себе силы выпрямиться, но вот как оправдаться, придумать не успел. Впрочем, судя по злому взгляду Романа Третьего, оправдания здесь не помогут.

— Государь, государь, — покивал тот, и неожиданно сменил тон на отстранённо-холодный. — Вы, отец Илларион, должно быть, за делами своими забыли мой приказ по клубу о прекращении каких-либо игр вокруг младшего Скуратова. Или, уверившись в своём исключительном положении первого советника клуба, решили, что этот приказ вас не касается? Так я напомню, что не так давно другой советник уже был мною отстранён от активной деятельности клуба и отправлен фактически в ссылку за нарушение этого же приказа. Имя напомнить? О, вижу, сами вспомнили. А цесаревич Михаил, в отличие от вас, действительных членов клуба под молотки не подставлял, — кивнул государь. — По крайней мере, целенаправленно. Вы же, зная, с кем придётся иметь дело, бесстрастно толкаете весьма перспективные кадры на верную смерть. И ради чего?

— Контроль, — хрипло выдавил из себя отец Илларион.

— Контроль? — Роман Третий смерил преподобного долгим, полным неподдельного удивления взглядом, и неверяще покачал головой. — Отче, вы это серьёзно? Желаете контролировать человека, способного в любой момент переместиться на две-три сотни вёрст? Умеющего скрываться от любых средств наблюдения и оставаться незамеченным даже в пустом освещённом зале? Может быть, вы и других грандов попытаетесь контролировать, а?

— Ты… в своём уме, Севастьян? — поддержал государя седой. От упоминания своего мирского имени преподобный передёрнулся, но тут же взял себя в руки. В конце концов, он вошёл в совет клуба не за красивые глаза и не по протекции. Так что силы воли Иллариону-Севастьяну было не занимать.

— Кирилл Николаев-Скуратов слишком молод и неопытен, — тихо заговорил он. — Он нуждается в контроле и наставлении. Иначе велик шанс, что мы его упустим. Стоит кому-то другому получить над ним влияние, и ещё одним грандом в стране станет меньше.

— Пока только ваши собственные действия ведут к такому исходу, — процедил государь. — И доказательство тому не далее как четверть часа назад чуть было не отправило вас на тот свет. Я уж не говорю про содержание полученного вами письма, отче.

— Что же до молодости и неопытности… — Иванов внезапно оказался в шаге от отца Иллариона. — Ты, росший в достатке, любви и заботе, повзрослел в двадцать пять лет, после первого боя. Семь лет назад, помнишь? Кирилл повзрослел после смерти родителей, десять лет назад. И все эти десять лет он выживал. С тобой сюсюкались, его убивали. Тебя мамки закармливали ватрушками в награду за пятёрки, а он не вылезал из библиотеки, только чтобы найти ещё один способ выжить. Он старше тебя, Севастьян.

— Ничего не могу сказать о прошлом Кирилла, это его личное дело, но в одном соглашусь с господином Ивановым, — насмешливо произнёс государь. — Судя по действиям боярина и вашему поведению, взрослый из вас двоих именно он. Судите сами, отче. Пока вы закатываете истерики, как малое дитя, желающее во что бы то ни стало вернуть себе понравившуюся игрушку, боярин Скуратов приводит вас в чувства лёгким шлепком по заднице. И смею заверить, если этот шлепок не подействует, Кирилл примет куда более крутые меры. В угол поставит, например. Или на горох… Я же, честно говоря, даже препятствовать ему в этом не буду. Но! — голос правителя построжел и налился яростью. — Если по твоей вине от руки моего опричника пострадает хоть один член