Мизанабим - Дарья Райнер

А награду за страдания ждать ни к чему. Это не заслуга. Вернее… Она не знает, как можно выразить лучше. Мысли путаются.

Болезнь показывает нутро.

Вскрывает без скальпеля и бросает на обозрение – вот ты какой.

И сразу всё наружу всплывает: и доброе, и злое. И гнев невысказанный, и слёзы невыплаканные, и любовь нерастраченная, и надежда… У кого что, и у всякого – своё.

Кто про совесть, кто про нож в спину. Одни смотрят в мир, другие – в себя. Кто-то наглядеться не может, а другой отворачивается и глаза жмурит. Сколько людей, столько истин, а какая истинней – поди разбери.

Умбра знает только, что хочет увидеть первый снег.

Пусть утренний лёд хрустнет под башмаком, скрипнет, распадётся на осколки. Пусть воздух до костей продерёт – она всё стерпит. Главное – дождаться. Это будет означать, что она победила.

Дошла.

В этом есть что-то сродни призванию. Кто-то ловит рыбу, кто-то хранит порядок, а она – любит жизнь. Изо всех сил.

В Братстве не было тех, кого судьба поцеловала в темечко. Иногда Умбра думала, что все они связаны не только браслетами из грубой бечевы, но и страхом, унижением, борьбой за все хорошее, что могло бы быть.

Ещё будет. Однажды.

Они заслужили.

«Это приключение, – напоминает она себе первым делом, когда просыпается, – это всё игра, постановка, спектакль. Играй свою роль так хорошо, как только можешь. Без зрителей, без музыки, без аплодисментов. Играй так, чтобы верить себе. Тебе не всё равно. Это – лучшая роль».

Умбра знает: равнодушие – первый шаг за порог. Стоит сказать «мне всё равно», как смерть в белой маске трагика уже поджидает за дверью.

Нет, она воображает себя кем угодно – канатной плясуньей, когда поднимается вверх по лестнице, глотательницей огня, когда наступает пора пить лечебные порошки, или красавицей Эсме, любви которой добивался великан Азим, – за час до того, как бедняжка взошла на эшафот… Неважно, кто она в своих фантазиях. Важно, что Умбра жива.

Хотя бывают и плохие моменты.

Расчёсываясь утром, она не просто роняет волосы с деревянного гребня, но остаётся с прядью, повисшей на зубцах. Тусклой, неживой. Из медно-рыжей косы ушёл весь блеск. Угас, закончился. Потух.

Несколько минут Умбра смотрит на ставшие ничьими волосы. Хочется то ли прижать и к груди и расплакаться, то ли отшвырнуть прочь, как гадкое насекомое, настолько ей становится муторно. В итоге гладит, как мёртвую мышь и, перевязывая ниткой, кладёт под матрас. Вскоре к первому пучку добавляются второй и третий.

Оставшись в кухне одна, Умбра находит в ящике буфета старые портновские ножницы. Тронутые ржавчиной на кольцах, но с острыми лезвиями.

– Ты что делаешь?!

Голос Луаса срывается, когда тот выходит из спальни, неся в руках очередные склянки. Кажется, пугается в первый миг – как бы не навредила себе, не свела счёты с жизнью, – но, поняв всё, переводит дыхание.

– Да вот… – пожимает плечом.

Что она ещё может сказать?

Рыжие пряди вьются червяками на полу. Они сами по себе красноречивы.

Умбра проводит ладонью по тому, что осталось. Короткий пушок на затылке. Неровные концы. Ей вдруг становится смешно. Видели бы ребята!..

Ребята.

Слово, в котором прячется весь мир. Пусть увидят! Пусть смеются, обнимают, гладят по лысой голове, но только после первого снега.

Немного осталось.

☽ ⚓ ☾

Падают снежинки, остаются каплями на губах – почему-то солёными, – и Умбра смахивает их тыльной стороной ладони.

Двор крепости покрыт созвездиями инея: на жухлой траве – мерцание далёких миров.

Она ступает по ледку, трескучему и тонкому. Дует на замерзшие пальцы, покрасневшие, хрупкие, как птичьи косточки.

– Слышишь?

На пороге стоит Ёршик. Держит в руке лопату.

– Что?

– Ласточки поют.

Умбра качает головой.

– Но ведь осень… Почти зима. Откуда им взяться?

– Слушай, – говорит он упрямо. Шагает к Заплатке, но не доходит до колодца: начинает копать у ограды. Комья мёрзлой земли летят неохотно. Умбра молча наблюдает, обхватив себя руками за плечи.

Снежинки падают.

– Ты чего грустная, мона? Али помер кто?

Следующим в дверном проёме появляется Карп. Руки в карманах; во рту – соломинка, зажатая между зубов. Светлые кудри падают на лоб, непривычно бледный.

– Не знаю, – она пожимает плечами, – Ёршик вон копает. Кому?..

– А, это он впрок.

– Впрок?!

– Зима будет долгой. Готовимся.

Она делает шаг навстречу, и в лице Карпа что-то меняется. Смотрит на неё по-другому, не так, как раньше.

– Зря ты… волосы-то.

– Пришлось.

– Жалко. Такие красивые были…

– Отрастут.

– …и ты красивая.

Она обнимает его порывисто. Крепко-крепко. В благодарность. Чтобы знать, что он настоящий. Не исчезнет.

– Ты только не замерзай, рыбка. – Он коротко целует её в макушку. – Не потухай, ладно?

– Карп?..

– М?

– Ты слышишь ласточек?

– Уже нет. Но пели до последнего… Светлые птахи. Говорят, смерть нужно уметь встречать. Так, чтобы правильно. Как нужно.

Она отшатывается.

– Ты зачем это?..

– В глаза посмотри, не отвернись, когда придёт.

Мягкий голос Карпа становится чужим. Из него уходят тепло и жизнь – неунывающие нотки сменяются безликим речитативом. Как текст, отрепетированный заранее, – льётся и льётся сам по себе.

– И не жмурься, не закрывай глаза. Это не по правилам. Всё равно не спрячешься.

Снежинки падают на щёки Карпа и не тают.

– …а бежать тебе некуда. Кого хворь пощадит, а кого заберёт – ищи ответы в себе. Вот тут.

Он протягивает руку. Умбра вскрикивает, зажимая дыру в груди. На ладони Карпа бьётся сердце. Большое, алое. Её.

Тук. Тук. Тук.

Замирает.

Время останавливается в мутной пелене; Крепость теряется в тумане. Следом исчезают силуэты Ёршика и Карпа. Падает снег.

Она остаётся одна.

Без сердца.

Жмурится.

☽ ⚓ ☾

…и распахивает глаза.

Качается потолок. Стены сдвигаются, и трещины не просто скалятся – разевают рты, чтобы проглотить её, сожрать, перемолов бетонными зубами и выплюнув кости.

Она помнит сны, но забывает реальность. Отталкивает руку, подносящую стакан воды – мутно-белой от растворённого порошка. Она слабо протестует и вырывается, когда её поят силой. Захлёбывается и надрывно кашляет, долго, до рвотных позывов. Дышит носом. Затихает.

Ей что-то говорят.

Потом снова.

И ещё.

Зубы стучат о стеклянный край стакана. Каждый глоток даётся ей с борьбой.

Она спрашивает, который день.

И забывает.

Зачем ей день?

Она долго вспоминает, как её зовут.

Рыбка?

Мона?

Невена.

Умбра. Да.

А страшный человек в маске – доктор Луас. Обманщик. Враг. Беглец. Спаситель.

– Бездна, доктор, – говорит она одними губами. – Бездна-без-дна. Дно