Мизанабим - Дарья Райнер

Всё повторяется. Снова огонь, и волны, и дрожь земли.

«Шторм идёт за тобой…»

– Скорее! – Скат машет рукой. Предводитель акул вместе со своими людьми первым скрывается в брюхе стального чудовища, погружённого в воду. Нура даже представить не может его истинный облик и размеры. И каково там – внутри. Но медлить нельзя.

– Обстреливают восточный берег, – бросает Сом, когда они его догоняют. Ключи от Крепости позвякивают у него на шее, отливая медным блеском, – теперь бесполезные. – Надеюсь, этот мятежник своё получит. – Он скрывается в люке первым, чтобы успеть предупредить остальных, если что-то пойдёт не по плану.

Горчак многозначительно хмыкает. Будь Карп в сознании, он бы высказал всё то, о чём думали остальные, но Нура чувствует, как его волосы щекочут щёку: голова безвольно повисла. Втроём они спускают его в зев чудища. Следом ныряют Ёршик и Горчак. Нура остаётся на пустом причале вдвоём со Скатом.

Его тёмные глаза не мигая смотрят в сторону маяка, в котором свет, несмотря на приход утра, не гаснет.

– Иди, – сухо бросает он.

– Ка та’эр… – начинает она, но Скат обрывает:

– Не смей! Даже не пытайся, тебе не «забрать мою боль». Полезай внутрь.

Остров Ржавых Цепей содрогается от нового взрыва. И ещё. Нура хватается пальцами за железные скобы, и подводное чудище глотает её, принимая в жадную утробу. Скат идёт следом, захлопывая люк над головами. Безжалостный лязг отрезает их от неба, смерти и горящего маяка.

СТРАНИЦА ДЕСЯТАЯ. Огонь

Она спит без сновидений.

Впервые за несколько ночей Умбру не терзают кошмары. Только глубокая чернота, не то исцеляющая, не то наоборот – зовущая на ту сторону…

Сколько часов прошло, она не знает. Встаёт в поту и больше не дрожит. Умывается водой из таза. Затем повторяется вчерашний «ритуал». Доктор выводит её наружу, под пасмурное небо, она отвечает на точные вопросы: силён ли зуд, есть ли головная боль, тошнота, тремор… Последнее слово ему снова приходится объяснять, но Луас не теряет надежды. Снова называет её умной.

Умбра смеётся.

Кажется, по-настоящему. Вслух. Как раньше.

Доктор пугается.

– Простите. – Она сидит у стены заброшенного дома и смотрит на тучи. Отдыхает, прежде чем сделать ещё несколько шагов до кухни и попробовать поесть.

Её короткий смех и впрямь звучал чужеродно, как если бы песню на похоронах затянули не плакальщицы, а балаганные шуты. Но, несмотря на это, ей стало хорошо.

– Ты выглядишь лучше, – отмечает Враг довольно. Делает какие-то пометки на листе бумаги, сложенном на коленях.

Она опускает ресницы, представляя, как по очереди обнимет всех братьев. И напоследок – Ската. Дольше всех, но не так, чтобы Горчак отвесил едкую шутку, а Карп подхватил её и пустил дальше – со всеми цветистыми подробностями, хоть и без зависти. Со светлой горечью.

«Вашу руку, мона».

А ведь как хорошо начинался тот сон!.. Если собраться с силами, она, наверное, и станцевать может, чем точно повергнет Луаса в ужас.

Не стоит рисковать.

Подставляя лицо осеннему ветру, Умбра слушает рассказ о том, как добрый доктор спас умирающую в переулке Хребта. Бедняжка была без сознания и бредила, говоря о каких-то башмачках. Очевидно, заражённая.

– Почему вы не прошли мимо?

– Я давал клятву.

– Врачебную? А как же тысячи тех, кто умирает в изоляторе?

– Зачем эта провокация, Умбра? Ты ведь понимаешь всё сама.

Он снова сидит на противоположном конце лавки. Линзы очков сверкают бликами. Почти как у Сома. Умбра ловит себя на мысли, что уже сроднилась с маской. Ей неинтересно, какое у доктора лицо. Будто его и нет вовсе. Как говорит Карп, «таким из мамки вышел».

– Мне хочется понять. У нас с вами разные ответы. И причины помогать. Я могу верить в судьбу, а вы… человек науки, сами говорили. То, что вы взяли и принесли меня сюда, это поступок…

– Иррациональный?

Она хмурится.

– Я бы сказала по-другому.

– Пожалуй, так и есть… Но представь монету на дороге.

– Ничью?

– Именно. Ты поднимаешь её. Каковы твои мысли?

– Что кто-то обронил.

– Допустим. Идёшь дальше и видишь ещё одну монету. Старинную, золотую.

– Это какая-то игра?

– Если хочешь, – отзывается Луас. – Если тебе так больше нравится. Я не всегда бываю занудным.

– Ну хорошо. Я подумаю, что меня водят за нос.

– Но тебе станет интересно, откуда они взялись? Вдруг рядом находится клад.

– Или банда нутряков.

– Ищешь подвох, это хорошо. Но нет, никто не скрывается поблизости.

– Тогда пойду по дороге дальше – вдруг увижу третью.

Луас довольно покачивает головой.

– И россыпь монет приведёт тебя к ларцу с сокровищами.

– Настоящими?!

– Более чем. Жемчуг, алмазы – всё, что захочешь и сможешь представить. Тебе станет интересно, кто владел ими раньше и почему бросил клад?

– Конечно, станет, ведь…

– Никто в здравом уме расстанется с ним, верно? – Маска доктора сползает с носа, и он поправляет её быстрым жестом. – Мотивы людей нам часто неясны. Они идут вразрез с нашими представлениями. Чужая душа – чужой мир. Так всегда было. И будет.

– Вы просто не хотите отвечать.

– Чтобы ты поняла, почему, – он делает ударение на последнем слове, – мне придётся пересказать всю свою жизнь. Или, по меньшей мере, несколько лет – до этого момента.

Умбра ковыряет ногтем край бинта: пожелтевший узелок ослаб и выпустил нити. Пока она спала, Луас мазал ступни и ладони какой-то пахучей мазью. Она застывала на коже коркой. Или то лопались мелкие волдыри и вытекала сукровица вперемешку с гноем. Умбра не знает. У неё теперь странные отношения с телом. Она будто смотрит на него со стороны – как на чужое. Близко нельзя. Слишком больно. Жалко станет до слёз. А слезами, как известно, горю не поможешь.

– Вы и так для меня загадка, доктор. Даже в двух словах не расскажете. Только говорите о доверии…

– Спрашивай.

Вот так просто.

Так молниеносно, что Умбра теряется.

О чём попробовать узнать? О смерти судьи Гэлина? О том, как доктор оказался в Клифе и, главное, зачем? Или…

– Что вы делали в том переулке? В Хребте.

– Скрывался. Бежал от жандармов, если хочешь знать. Нежелание гнить в госпитале – лишь одна из причин. Мне были поставлены условия, которые я не мог принять.

– Какие? И кем?

– Городским Советом. – Судя по всему, Луас морщится. – Это политические дрязги, Умбра. Они всегда грязны и аморальны. И не имеют ничего общего с медициной или спасением жизней.

Она задумывается, стоит ли говорить о своей