Курс на СССР: Переписать жизнь заново! - Тим Волков

— А… да, точно, — я постарался, чтобы в голос казался как можно спокойнее. — А когда она вернется?

— А кто ж ее знает, Сашенька, — в голосе дедушки послышалось искреннее сожаление. — Неделя, может, две. Как начальство скажет. Как приедет, скажу, что звонил.

— Спасибо, Иван Михайлович, — пробормотал я и, попрощавшись, положил трубку.

Уехала. Без предупреждения, без прощальной записки. Просто взяла и исчезла, оставив меня один на один с чувством вины. Обиделась. М-да, как же гадко то получилась. Надо сказать Метели «спасибо». Или Гребенюку? Или…мне…

Я помахал головой, избавляясь от посторонних мыслей, и снова взял в руки гранки. Я заставил себя сосредоточиться, обвел красным карандашом запятую. Потом еще одну. Работа закипела, но внутри все было пусто и холодно, будто в том автобусе, вместе с Наташей, уехала последняя частичка тепла. Текст о счастливых детях и светлом будущем вдруг показался мне злой насмешкой.

* * *

Тени удлинялись, сливаясь в сплошную синеву над асфальтом. Я брел по знакомой улице и каждый шаг отдавался в висках тупой, навязчивой думой. Не о статье, которую с горем пополам вычитал, сдав на правку. Мысли упрямо, по кругу, топтались вокруг… вокруг нее.

«Надо было сразу все объяснить. Взять за руку, отвести в сторону и выложить: вот, мол, дурак я, влип из-за Гребенюка, и теперь Метель держит меня на крючке. Просто и понятно».

Но вместо этого я позволил ей уйти. Допустил, чтобы эта картина: девица в откровенном красном платье, бесстыдно повисшая на мне во время танца, ее пожирающая хищная улыбка и злосчастный букет врезалась в память Наташи как нож.

Эх, да что теперь…

Я вспомнил ее лицо в окне автобуса, бледное, со сжатыми от обиды губами. Она не захотела со мной говорить, ушла, не давая шанса. А может, та пауза, когда она смотрела на меня, ожидая хоть какого-то жеста, объяснения, и была тем самым шансом? А я просто стоял на обочине, опустошенный неизбежностью, провожая взглядом уходящий автобус.

В горле встал ком. Я нервно дернул плечом, сбрасывая несуществующую тяжесть. Глупо. По-мальчишечьи глупо. Вместо того чтобы бороться за то, что действительно важно, я позволил ситуации взять власть.

Фонари зажигались один за другим, выхватывая из темноты знакомые силуэты.

Из одного из подъездов, навстречу мне, пошатываясь, вывалились двое — Леннон и еще один из компании Метели.

— О-о-па! Са-ашка! — Леннон, явно навеселе, попытался обнять меня за плечи, едва не упав. — Идешь, как в воду опущенный! С нами пошли лучше, а? Бухнем! Гитарку захватим, споем! У нас портвейн есть, две бутылки!

— Нет, я пас, ребята, — я попытался отказаться, но второй парень, со стеклянным взглядом, уже вцепился мне в рукав.

— Да ла-адно тебе! Сыграешь нам, а? Про «Кино» что-нибудь! Цоя! Или лучше что-то из зарубежного.

От них разило перегаром и чем-то кислым. Я чувствовал, что просто так они не отстанут. Тоска и раздражение были на пределе. Мне нужно было одиночество, а не эта пьяная назойливость.

— Я сказал — нет! — я резко дернул руку и, не глядя на их удивленные лица, быстрым шагом рванул прочь.

— Эй, куда ты? Сашка! — донеслось вдогонку. — Стой! Одну песню! Всего одну!

Я не оборачивался. Чтобы окончательно оторваться и убедиться, что они не пойдут за мной, я свернул в первый же проулок между гаражами. Потом еще в один. Шел быстро, почти бежал, отгоняя прочь тяжелые мысли.

Когда я, наконец, остановился, чтобы перевести дух, то с удивлением обнаружил, что забрел в незнакомый сквер. Фонари здесь горели тускло, отбрасывая длинные тени от голых ветвей деревьев. Скамейки стояли пустые, и только где-то вдали слышался смутный гул города.

Я замедлил шаг. Тишина и одиночество, которых я так жаждал, вдруг показались гнетущими.

Тени старых лип смыкались над аллеей, превращая ее в темный тоннель. Я шел, куда глаза глядят, пытаясь заглушить внутреннюю тревогу мерным стуком собственных шагов. Воздух в парке был неподвижен и прохладен.

И тут я замер. На дальней скамейке, едва освещенной отблеском дальнего фонаря, сидел человек. Он нервно листал газету, но взгляд его то и дело метался по сторонам, высматривая что-то в темноте. Читать газету в темноте, в заброшенном парке? Странно…

Я инстинктивно отступил в густую тень дуба, наблюдая за странным незнакомцем.

Чутье не подвело.

Через несколько минут в тишину парка вкралось мягкое урчание мотора. Из-за поворота медленно, без единого проблеска фар, выплыла длинная черная «Волга». Она подкатила к скамейке и замерла. Дверь открылась бесшумно. Из машины вышел мужчина в строгом пальто и шляпе. Лица не разглядеть, по виду лет сорока пяти, не больше.

Незнакомец сел рядом с первым, не глядя на него. Тот отложил газету.

— Привез? — тихо, но отчетливо спросил человек со скамейки. Его голос звучал напряженно.

— Здесь, — ответил приехавший. Его тон был сух и деловит. Он поставил на скамейку между ними узкий кожаный дипломат. — Все по списку. Убедись.

Первый мужчина щелкнул замками, приоткрыл крышку. В свете, падающем из салона машины, я увидел, как он быстрыми движениями перелистывает пачку плотных бумаг с печатями. Мелькнул герб СССР. Какие-то чертежи…

— Порядок, — прошептал он, захлопнув дипломат. — Передавай своим, что жду ответа по каналу «Заря».

Потом протянул пухлый конверт.

Приехавший спрятал его во внутренний карман пальто и быстро поднялся.

— Следующая встреча через неделю. Здесь же. Не опаздывай.

Он сел в машину, и «Волга» практически бесшумно покатилась к выходу.

Человек некоторое время сидел на скамейке неподвижно, крепко сжимая ручку дипломата. Потом резко встал и быстрыми шагами пошел в противоположную сторону.

Я прислонился спиной к шершавому стволу столетнего дуба, пытаясь перевести дыхание. Холодный пот выступил на спине. Похоже, я только что стал свидетелем секретной встречи в ночном парке. Какой-то человек тайно передал государственные документы… кому? Шпиону? Агенту?

Особо не размышляя, подчиняясь какому-то животному инстинкту, прячась за стволами деревьев, побежал за медленно выруливающей из парка машиной.

«Запомнить номер, запомнить номер», — стучало в голове. Я судорожно повторял комбинацию букв и цифр, выхваченную в свете единственного фонаря: «МОК 74−17». Столичные номера. Дипломатический корпус или высокое начальство.

Машина двигалась медленно, и мне, бегущему за ней по темным переулкам, удавалось не терять её из виду.

«Волга» проехала по Центральной улице, остановилась на светофоре и мне удалось немного отдышаться. Пропустив зеленый сигнал,