Врач из будущего. Подвиг - Андрей Корнеев

Когда Сашка и Закусов отошли к столу с графиками, Лев подозвал Мишку в дальний угол лаборатории, к запотевшему окну, за которым кружилась ноябрьская метель.

— Михаил, есть одна идея. Гипотеза, — начал Лев, понизив голос. — Что если мы уйдём от простого обезболивания? Представь комбинацию: мощнейший анальгетик, в десятки раз сильнее морфия, и нейролептик — препарат, вызывающий состояние психического безразличия и покоя. Раненый в сознании, он может говорить, пить, но при этом не чувствует боли и не испытывает страха или тревоги. Это позволит проводить сложнейшие операции и перевязки без общего наркоза, сократит смертность от шока в разы. Это называется нейролептанальгезия.

Баженов смотрел на него, широко раскрыв глаза. За годы работы он привык к озарениям Льва, но это было нечто из разряда фантастики.

— Лев, ты сейчас описал фармакологический святой грааль! — прошептал он. — На разработку такой комбинации, на подбор доз, на клинические испытания нужны годы! Мы не алхимики, Лев!

— Миш, я думал ты привык работать в сжатые сроки за 10 лет. У нас нет лет, Миша. У нас есть месяцы, — холодно парировал Лев. — Зима только началась. И от болевого шока, от страха, от истощения нервной системы будут умирать тысячи. Не только здесь, а по всему фронту. Мы не можем ждать, мы должны создать будущее сейчас. Ищем аналоги, экспериментируем. Начинаем с сегодняшнего дня. Может за это получишь еще одну нобелевку.

Он не ждал согласия, он констатировал факт. И Баженов, вздохнув, кивнул. Он уже нырнул в проблему, его мозг, как всегда, начал перебирать возможные молекулы, пути синтеза. Война с болью была объявлена.

Вернувшись в кабинет, Лев снова погрузился в истории болезней. Два случая привлекли его внимание, как гвоздями приколов к стулу. Танкист, сержант Ивлев, с тотальными ожогами. Взорвался в подбитом танке. Ожоговая болезнь, нарастающий отек легких — классический путь к мучительной смерти. И второй — старший лейтенант, с гнойно-некротической раной бедра, газовая гангрена, неумолимо ползущая вверх, несмотря на литры антибиотиков. Ампутация уже не гарантия, а отчаянная попытка остановить сепсис.

Оба безнадежные по меркам 1942 года. Но не по меркам Льва Борисова.

Он резко дернул рычаг звонка. Через несколько минут в кабинет вошел главный инженер Крутов, Николай Андреевич, с лицом, изможденным бессонными ночами, но с неизменной папкой чертежей под мышкой.

— Николай Андреевич, помните наш старый разговор о гипербарической оксигенации? Проект «Ока»? — спросил Лев, не предлагая сесть.

— Как же, — Крутов хмыкнул. — Барокамера, помню конечно, отложили. Не те технологии, не те материалы.

— Сейчас я вижу пациентов, для которых это — последний шанс. Единственный, я бы сказал. Газовая гангрена вызывается анаэробами. Они гибнут в среде с высоким парциальным давлением кислорода. Ожоговый отек — кислород его снижает на клеточном уровне. Мне нужен опытный образец, самая простая одноместная барокамера. Немедленно.

Крутов задумался, его инженерный мозг уже сканировал возможности. — Сталь нужна особая, легированная. Иллюминаторы — каленое кварцевое стекло, его не достать. Клапана, манометры… Но… — он поднял глаза на Льва. — Есть заброшенный цех на авиаремонтном. Там после эвакуации остались запасы стали для самолетных гермокабин. И, главное, там остались инженеры, старики, которые до войны как раз делали барокамеры для испытаний пилотов на высоту.

— Выбейте материалы, — приказал Лев. — Через Артемьева и Громова. Скажите, что это для нужд авиации или флота, если потребуется. Сашка обеспечит транспорт и рабочую силу. Мне нужен один работоспособный прототип как можно скорее, все силы вашего цеха направьте на это. Название — «Иртыш».

— «Иртыш»? — переспросил Крутов.

— Да, — Лев взглянул в окно, на заснеженную Волгу. — Пусть будет «Иртыш», символично. Испытаем… на тех, кому уже ничего не помогает.

Крутов кивнул, в его глазах мелькнуло понимание и тень той же тяжести, что давила на Льва. — Будет сделано. Испытаем на добровольцах?

— На тех, у кого иного выбора нет, — мрачно уточнил Лев. — Это их последний шанс.

Когда Крутов вышел, Лев отдал распоряжение своему секретарю согласовать будущие работы с начальником центральной кислородной станции «Ковчега» — мощного газгольдера, чьи медные артерии расходились по всему зданию. «Станция справится с дополнительной нагрузкой», — доложил дежурный инженер. Лев лишь кивнул. Он уже мысленно видел эту камеру, этого «железного доктора», который должен был вступить в бой с невидимым врагом.

* * *

Операционная № 2 была царством яркого света и сосредоточенной тишины, которую нарушал лишь ровный гул аппаратов и скупые команды. Лев ассистировал Александру Николаевичу Бакулеву во время сложнейшей торакальной операции — пуля прошла в сантиметре от аорты, и теперь требовалась ювелирная работа по ревизии средостения.

Бакулев работал виртуозно, его пальцы двигались с уверенностью художника. Но напряжение витало в воздухе густым туманом. Все были на пределе. Ассистент Бакулева, молодой, талантливый, но измотанный до крайности хирург, в какой-то момент дрогнул рукой. Пинцет соскользнул, вызвав крошечное, но коварное кровотечение из мелкого сосуда.

Тишину взорвал ледяной, нарочито спокойный голос Сергея Сергеевича Юдина, наблюдавшего за операцией. Его нахождение было частой практикой в случае сложнейших операций.

— Александр Николаевич, вы оперируете или на скрипке учитесь играть? — произнес он с убийственной вежливостью. — Здесь нужна точность станка, а не вдохновение дилетанта.

Бакулев замер на секунду. Все в операционной почувствовали, как воздух наэлектризовался. Когда он заговорил, его голос был тих, но каждая буква была отточена, как скальпель.

— Сергей Сергеевич, не вам, с вашим консерватизмом, дорогим в три копейки, меня учить! Ваша боязнь всего нового уже стоила жизней десяткам бойцов, которых можно было спасти!

Лев видел, как белеют костяшки на пальцах Бакулева, сжимающих инструмент. Ещё мгновение — и конфликт двух титанов советской хирургии парализует работу.

— Всё! — резко, властно, перекрывая все звуки, скомандовал Лев. Он отстранил ассистента. — Доктор, отойдите. Сергей Сергеевич, Александр Николаевич — вам обоим по шесть часов отдыха, немедленно. Александр Николаевич, заканчивайте операцию. Сергей Сергеевич, прошу вас на выход, размыться и последовать на отдых. Следующий публичный скандал в моей операционной — будет означать отстранение от работы. У нас одна цель на всех — спасать. Или вы оба об этом забыли?

Наступила гробовая тишина. Юдин, побледнев, резко развернулся и вышел. Бакулев, с трудом переводя дыхание, кивнул Льву и продолжил операцию, но напряжение не ушло, оно лишь опустилось внутрь, стало глубже и опаснее.

Спустя час, в крошечной комнате для персонала, заваленной стерильными баками, они курили молча — Юдин и Бакулев, стоя у запотевшего окна.

— Старики мы, Александр Николаевич, — тихо, беззлобно произнес Юдин, выпуская струйку дыма. —