Врач из будущего. Подвиг - Андрей Корнеев

о вопиющем факте нецелевого использования площадей государственного научного учреждения! Выращивание грибов! На одиннадцатом этаже! Это что, колхоз имени Борисова развели? Ваша прямая задача — лечить бойцов Красной Армии, а не агрономией заниматься! Немедленно прекратите это безобразие! Я требую!

Лев молча выслушал его, чувствуя, как холодная злость подступает к горлу. Он говорил сквозь зубы, стараясь сохранить самообладание:

— Товарищ Чеканов, во-первых, кто дал вам право вот так врываться в мое учреждение? Во-вторых, это не агрономия. Это источник дешевого белка и витаминов для наших пациентов. Многие из них, особенно с истощением, без этой добавки просто не встанут с коек. Это вопрос их выживания.

— Товарищ Борисов! Уж поверьте, я обладаю всеми необходимыми полномочиями вот так «врываться», как вы выразились! Не ваша это забота обеспечивать их белком! — отрезал чиновник, махнув рукой. — Ваша забота — выполнять приказы Наркомздрава и не устраивать в институте самодеятельность и бардак! У вас тут, я смотрю, и так неразбериха! Закрыть! В трехдневный срок ликвидировать и предоставить мне письменный отчет о консервации «объекта»!

В этот момент Сашка, стоявший позади Льва, не выдержал. Он шагнул вперед, его мощная, кряжистая фигура нависла над пухленьким Чекановым.

— А вы много белка своим больным в подведомственных больницах приносите? — прорычал он, и его голос громыхал, как выстрел. — Из-за своего стола, обильного, что ли? Пока они тут с голоду пухнут и раны у них не заживают, вы по кабинетам ходите и бумажки перекладываете⁈ Может, вам самому на фронт съездить, посмотреть, чем там бойцы питаются?

Чеканов побледнел, отступил на шаг и прижал к груди свой потрепанный портфель, как щит.

— Это… это неслыханное хамство! Я на вас жалобу… Я…

Конфликт достиг точки кипения. Лев, не глядя на чиновника, прошел к телефону, взял трубку и набрал номер, который знал наизусть. Он коротко, без эмоций, объяснил ситуацию Артемьеву на другом конце провода. Ответ был столь же коротким и не допускающим возражений.

Он положил трубку и посмотрел на Чеканова.

— Ваша проверка окончена, товарищ. Вам надлежит вернуться в свое управление. Вопрос будет урегулирован.

Через час Чеканов, бледный, молчаливый и съежившийся, покидал «Ковчег» в сопровождении все того же невозмутимого сотрудника НКВД. Проблема была «решена». Чиновника, как они узнали позже, перевели на другую, менее значимую должность, подальше от стратегических объектов.

Но победа, одержанная телефонным звонком, не принесла Льву и Сашке никакого удовлетворения. Она лишь показала, с какой хрупкостью существует их островок здравого смысла. Битва с системой, с ее тупостью и бездушием, была бесконечной войной на истощение, где сегодняшний тактический выигрыш ничего не гарантировал завтра. Это был вечный бой с тенью, отнимающий последние силы.

* * *

Молодой командир-танкист, капитан с орденом Красной Звезды на застиранной гимнастерке, вызывал тревогу. Он жаловался на нарастающую одышку, сухой, дерущий горло кашель и страшную, парализующую слабость. Его направили в «Ковчег» из армейского госпиталя с расплывчатым диагнозом «астенический синдром после контузии и длительного физического перенапряжения». Осмотр терапевта и стандартная флюорография не выявили никакой патологии. Легкие чистые, сердце в норме.

Лев, просматривая его историю болезни и снимок, почувствовал знакомое щекочущее чувство нестыковки. Слишком яркая клиника для простой астении. Слишком выраженная одышка. Он вызвал к себе в кабинет Зедгенидзе и его заместителя, Самуила Ароновича Рейнберга, человека невероятной дотошности и педантичности.

— Самуил Аронович, — сказал Лев, протягивая ему снимок. — Сделайте капитану еще один снимок, но не стандартный. Снимок на максимально глубоком вдохе. И потом на полном, форсированном выдохе.

Рейнберг, не задавая лишних вопросов, лишь кивнул, и удалился. Через час он вернулся с новыми, еще влажными от растворов снимками. Он прикрепил их к окну рядом со старым.

— Смотрите, Лев Борисович, — он ткнул пальцем в едва заметное, чуть более интенсивное затемнение в районе корня правого легкого, рядом с тенью средостения. — Вот. Видите? На стандартном снимке оно сливается с тенями сердца и крупных сосудов. Его просто не видно. А вот на выдохе… — он перевел палец на второй снимок. — Бронх сужается. И этот объект, этот крошечный осколочек, он перекрывает просвет, создавая клапанный механизм. На вдохе воздух проходит в легкое, а на выдохе — не выходит. Развивается клапанный пневмоторакс, но очень локальный, медленно нарастающий. Отсюда и прогрессирующая одышка, и слабость от хронической гипоксии.

Лев вздохнул с глубочайшим облегчением. Еще одна загадка была решена. Не психосоматика, не истощение, а механическая причина, которую можно и нужно устранить.

— Нашел иголку в стоге сена, Лев Борисович, — с легкой, почти неуловимой усмешкой произнес Зедгенидзе, наблюдавший за ними. — Поздравляю. Настоящая детективная работа.

— Не я нашел, Георгий Артемьевич, — возразил Лев, глядя на снимок. — Наш пациент чуть не задохнулся из-за нашей невнимательности. Теперь наша очередь, — он повернулся к Зедгенидзе. — Доставать. Нужна бронхоскопия.

Операция была сложной. Осколок, крошечный, размером не больше рисового зернышка, засел глубоко в правом главном бронхе. С помощью жесткого бронхоскопа и ювелирной работы, его все же удалось извлечь. Когда капитан, уже через три часа после процедуры, сделал свой первый по-настоящему глубокий, свободный вдох, по его лицу разлилось выражение блаженного, почти детского изумления.

Идя потом по длинному коридору обратно в свой кабинет, Лев мысленно составлял список. «Бронхоскоп. Нужно усовершенствовать. Сделать более гибким. И гастроскоп — для диагностики язв без лапаротомии. И лапароскоп… Все, что позволяет заглянуть внутрь человеческого тела, не разрезая его широко…». Список задач снова пополнился. Но на этот раз это была приятная, созидательная задача, напоминавшая ему, что он все же не только кризис-менеджер, но и ученый, и инженер.

* * *

Поздний вечер. Они стояли на плоской, заснеженной крыше шестнадцатиэтажного корпуса «Ковчега», Лев и Катя, кутаясь в тяжелые шинели поверх халатов. Внизу лежал черный, засыпанный снегом Куйбышев, утыканный редкими, приглушенными светомаскировкой огоньками. Было тихо, почти безветренно, и от этого двадцатипятиградусный мороз ощущался еще острее, впиваясь в щеки и заставляя дышать мелкими, обжигающими легкие глотками. Воздух был холодным и острым, как лезвие.

— Мы продержались, — тихо, почти шепотом, сказала Катя, и ее голос дрожал не только от холода. — Но какой ценой, Лев… Какой ценой. Петров уехал сегодня утром, я видела его глаза. В них был не страх, была… пустота. Как будто мы сами отрезали от него кусок и отправили…

— Я знаю, — Лев смотрел не на нее, а на темный, скрытый ночным снегопадом горизонт, за которым, где-то там, под Москвой, под Сталинградом, был фронт. Тот самый фронт, куда он только что отправил одного из своих лучших учеников. — Но мы сохранили «Ковчег». Это не просто здание, Катя. Это система. Сложнейший, хрупкий,