Врач из будущего. Подвиг - Андрей Корнеев

— Товарищ Борисов, — поднял руку один из студентов, коренастый паренек с умными глазами. — А как на фронте отличить газовую гангрену от просто гнилостной инфекции, если нет лаборатории?

Лев чуть заметно улыбнулся.

— По запаху. Гангрена пахнет сладковато и прогоркло, как испорченные консервы. А гнилостная — как протухшее мясо. Запомните: ваша задача — не нюхать, а предотвращать. Но если уж пришлось… нюхайте. Это тоже диагностика.

Студенты засмеялись. Смех был нервным, но это был смех. Искра жизни в ледяном царстве смерти. После лекции они, воодушевленные, разошлись по отделениям — ставить капельницы, делать перевязки, учиться. Они были будущим, которое «Ковчег» должен был защитить.

Глава 18

Ледяной щит ч.2

Вечер в кабинете Льва был редким моментом относительного затишья. Он пытался сосредоточиться на отчете о расходе антисептиков, но цифры расплывались перед глазами. За окном уже давно стемнело, и лишь тусклый свет снега отражался в стеклах. Внезапно дверь распахнулась без стука.

В проеме стояли Громов и Артемьев. Между ними, с плотной черной повязкой на глазах, шагал человек в длинном драповом пальто, явно иностранного покроя. Громов снял повязку одним резким движением.

Перед Львом стоял американец. Лет сорока, с внимательными, все запоминающими глазами и готовой улыбкой, которая, однако, не скрывала усталости и внутреннего напряжения. Его взгляд мгновенно сфокусировался на Льве, оценивая, сканируя.

— Мистер Джон Брэдфорд, — представился он по-русски с почти незаметным акцентом, но с идеальной грамматикой. — «Ассошиэйтед Пресс». В Штатах, знаете ли, ходят самые невероятные слухи о «советском медицинском чуде в запасной столице». Говорят, вы даже Уэнделла Уилки, личного представителя президента, в сентябре не удостоили визитом. Мне, конечно, лестно, что моя персона оказалась значимее.

Лев не предложил ему сесть. Он сам остался сидеть за своим столом, чувствуя, как в кабинете за его спиной замерли Катя и Сашка, которые как раз принесли сводки по логистике. Воздух наполнился скрытым напряжением.

— Мистер Брэдфорд, — голос Льва был ровным и холодным, как сталь скальпеля, — у нас нет ни времени, ни ресурсов на прием иностранных делегаций. Каждая минута здесь отсчитывает чью-то жизнь. Ваш визит, с учетом конспирации, уже отнял у нас пятнадцать минут. Это время, которое я мог бы потратить на спасение человека.

— Именно об этом я и хочу рассказать своим читателям, — не смутился Брэдфорд. Его взгляд скользнул по голым стенам, по добротной мебели, по карте фронтов с флажками, пытаясь найти хоть намек на роскошь или секретность. — О том, как в глубоком тылу, в условиях, которые ваше же правительство называет «чрезвычайными», вы творите чудеса. Мне говорили, вы здесь… пересаживаете органы? Создаете кровь из воздуха? — В его голосе прозвучала легкая, почти неощутимая ирония.

— Мы не боги и не алхимики, мистер Брэдфорд, — вмешалась Катя, сделав шаг вперед. Ее голос был спокоен, но в нем ясно слышались стальные нотки. — Мы врачи. Мы спасаем жизни наших бойцов любыми доступными средствами. И позвольте вас поправить: у нас нет разделения на мужскую и женскую работу. Есть работа, которая должна быть сделана. И мы ее делаем, без громких слов и репортажей.

— Ресурсы, — повернулся к нему Сашка, его лицо, обычно выражавшее грубоватую добродушность, сейчас было отстраненным и замкнутым. — Вы, наверное, хотите спросить о ресурсах? О том, откуда мы берем лекарства, аппараты, материалы? Мы не считаем то, чего нет, мистер Брэдфорд. Мы считаем, как использовать то, что есть. И если чего-то нет, мы находим этому замену. Или делаем сами из того, что есть.

Брэдфорд внимательно слушал, его глаза бегали от одного говорящего к другому, пытаясь найти слабину, малейшую трещину в этом едином фронте.

— Понимаете, — смягчив тон, сказал он, — американскому обывателю сложно представить ваш героизм. Он читает о Сталинграде, о боях под Ржевом… А здесь, в тылу, происходит своя, невидимая война. Я хочу показать им ваши лица. Рассказать, как вы живете, работаете…

— Мы не герои, — резко оборвал его Лев. — Мы функционеры. Винтики большой машины, которая пытается остановить кровотечение у всей страны. Наши лица никому не интересны, интересны должны быть результаты. Снижение смертности, возвращение бойцов в строй. Вот и все, что имеет значение.

— Но методы! — не унимался журналист. — Ваши методы опережают время! Антибиотики, которые вы производите…

— Все наши разработки являются достоянием советской науки и направлены на нужды обороны, — холодно парировал Лев. — Мы не комментируем конкретные технологии.

Диалог длился еще минут десять. Брэдфорд задавал умные, цепкие вопросы, пытаясь задеть за живое, вызвать на откровенность. Но Лев, Катя и Сашка работали как слаженный механизм, отвечая общими, но жесткими фразами, не давая ни одной лишней детали, ни одного имени, ни одного конкретного метода. Они были как крепость, и американский журналист безуспешно пытался найти в ней брешь.

Когда Громов, молча наблюдавший за всем этим, снова завязал глаза Брэдфорду и вывел его из кабинета, в комнате повисла тяжелая, гнетущая тишина.

Через несколько минут Громов вернулся один.

— Написано будет то, что мы ему позволим, — произнес он, его лицо не выражало никаких эмоций. — Текст согласуют. Но он не дурак, понял главное. Здесь работают не из-под палки. Не из страха, а за совесть. И это, — Громов чуть заметно усмехнулся, — это его впечатлило куда больше, чем любые разговоры о пересадке органов. Он увидел фанатиков. А фанатиков, как известно, победить нельзя. Их можно только уничтожить, и он это понял.

Лев молча кивнул, глядя в пустоту. Еще одна битва была выиграна. Битва за образ, за информацию. Но он не чувствовал ни удовлетворения, ни облегчения. Лишь глухую, давящую усталость. Эти политические игры, это позирование перед чужими людьми отнимало силы, которые можно было потратить на реальное дело — на спасение тех, кто кричал сейчас от боли в операционных на этажах ниже.

* * *

Ночное дежурство в ОРИТ Неговского всегда было похоже на вахту на тонущем корабле. Тишину, звенящую и хрупкую, нарушали лишь монотонные писчики ЭКГ, громыхающие звуки аппарата ИВЛ «Волна-Э1», шипение кислорода, подаваемого через маски, и сдавленные, прорывающиеся сквозь сон или бред стоны.

Лев, совершая свой обычный ночной обход, остановился у койки, поставленной в дальнем углу. Новый боец, доставленный днем с передовой, с тяжелым проникающим ранением грудной клетки. Пуля прошла навылет, задев легкое. Операцию провели успешно, дренажи стояли, рана выглядела чистой. Состояние значилось как «стабильно тяжелое». Но что-то смущало Льва, щекотало его врачебную интуицию, ту самую, что вырабатывается годами практики и тысячью увиденных случаев.