Врач из будущего. Подвиг - Андрей Корнеев

Бакулев усмехнулся, горько и устало. — Какие же старики, Сергей Сергеевич? Нам ведь всего по пятьдесят. И, позволю не согласиться, не им, а всем нам.

Они докурили, и в этом молчаливом перемирии была вся горечь и вся необходимость их общего дела.

Вечер застал Льва в терапевтическом отделении Владимира Никитича Виноградова. Воздух здесь был другим — не щипало запахом антисептиков и крови, а тяжело пахло потом, лекарствами и скрытой тревогой. Виноградов, всегда подтянутый и безупречный, сейчас стоял возле одной из коек с лицом, помрачневшим от бессилия.

— Пятый случай за неделю, Лев Борисович, — тихо, чтобы не слышали пациенты, произнес он. — Поступают с чистыми, хорошо заживающими ранениями. И вдруг молниеносный сепсис. Температура под сорок, озноб, падение давления. Двое уже погибли. Клиника… клиника не похожа ни на что известное. Ни на стафилококк, ни на стрептококк.

Лев подошел к краю койки. Молодой лейтенант, раненный в плечо, лежал в прострации. Кожа была землисто-серой, губы сухими, пот покрывал лоб, несмотря на холод в палате. Дыхание — частое, поверхностное. Классическая картина септического шока, но Виноградов был прав — что-то было не так. Слишком быстро, слишком злокачественно.

— Что общего у всех пятерых? — спросил Лев, его взгляд скользнул по палате, выискивая невидимую нить. — Хирург? Операционная? Перевязочный материал? Лекарства?

— Проверили всё, — подключился эпидемиолог, молодой, но дотошный врач. — Бинты, салфетки, инструменты — стерильность идеальная. Оперировали их разные хирурги, в разных операционных. Общее только одно — все получали инфузионную терапию. Капельницы с глюкозой и физраствором.

Лев замер. Его взгляд упал на штатив с почти опустевшим флаконом прозрачной жидкости. Мозг, настроенный на поиск аномалий, сработал, как локатор.

— Партия, — резко сказал он. — Проверить партию растворов. Все флаконы, из которых им капали. Немедленно.

Лабораторный анализ, проведенный в срочном порядке, дал чудовищный результат. В одной из партий флаконов с пятипроцентной глюкозой, произведенной на куйбышевском фармзаводе № 3, обнаружили бактериальное загрязнение. Из-за аврала и нехватки персонала режим стерилизации был нарушен. В растворе плавали грамотрицательные палочки, вызывавшие тяжелейший эндотоксический шок.

— Они не болели, их травили, — с горькой яростью произнес Лев, сжимая в кулаке результаты анализа. — Наш собственный тыл нанес удар.

Были приняты экстренные меры. Вся партия раствора была изъята и уничтожена. Пострадавших перевели в отдельный бокс, начав агрессивную антибиотикотерапию. Лев приказал ужесточить входной контроль всех поступающих медикаментов, вплоть до выборочного бактериологического исследования. Это стоило времени и ресурсов, но цена была ясна.

Система, которую он так тщательно выстраивал, дала сбой. Враг оказался не в немецких окопах, а в стеклянном флаконе с этикеткой, на которой было написано «Жизнь».

* * *

Поздний вечер. Кабинет Льва погрузился в темноту, освещенную лишь зеленым абажуром настольной лампы. Тень от сидящего за столом Льва была огромной и искаженной, она ползла по стене, как воплощение давившей на него тяжести. Перед ним лежал приказ из Наркомата, короткий и безличный, как выстрел.

Дверь открылась без стука, вошли Громов и Артемьев. Оба в шинелях, с лицами, не выражавшими ничего, кроме служебного долга.

— Промедление недопустимо, Лев Борисович, — голос Громова был ровным, но в нем слышалась сталь. — Приказ подписан на самом верху. Бронь снимается с пяти процентов врачей по всем тыловым госпиталям. Ваш «Ковчег» — не исключение.

— Это убийство, — тихо, но с такой силой, что слова прозвучали как приговор, произнес Лев. Он поднял на них глаза. — Убийство их самих. И тех, кого они не успеют спасти здесь. Вы понимаете, кого вы требуете? Это лучшие мои специалисты! Они за год тысячи жизней!

Артемьев холодно взглянул на него. Его взгляд был подобен скальпелю, вскрывающему нарыв. — На фронте гибнут целые госпитали от артобстрелов. Там тоже нужны руки и мозги. Выбирайте сами, кого отправить. Или, — он сделал паузу, — мы выберем за вас. Это не обсуждается.

Когда они ушли, Лев остался один. Он взял карандаш. Он знал этих людей, знакомился с ними, учил их, растил. Хирург Петров, тот самый, что дрогнул сегодня в операционной. Талантливый, перспективный, но еще не окрепший. Отправляя его, Лев подписывал ему если не смертный приговор, то приговор к жизни в аду передовой. Но оставить его — означало отправить кого-то другого, возможно, более ценного для системы «Ковчега». Он провел черту, Петров.

Параллельно он диктовал секретарю другой приказ — временно прекратить плановый прием гражданского населения. Через несколько минут в кабинет, не сдержавшись, ворвалась пожилая медсестра Мария Игнатьевна, проработавшая в институте с первых дней.

— Лев Борисович, это же невозможно! — в ее глазах стояли слезы. — Моя тетка, ей семьдесят, у нее обострение язвы! Ей нужна помощь! Вы не можете…

— Могу, — перебил он, и его собственный голос прозвучал для него чужим и отвратительным. — У нас нет коек, нет лекарств, нет сил. Все ресурсы — для бойцов. Острые, угрожающие жизни случаи — будем принимать. Все остальное — нет. Поликлинический прием остановлен.

Он видел, как в ее глазах гаснет не только надежда, но и уважение к нему. Она молча развернулась и вышла. Лев закрыл глаза. Он только что спас десятки бойцов, обрекая на страдания десятки стариков и детей. Математика войны была безжалостной, и он был ее главным вычислителем.

* * *

На пятнадцатом этаже, в большой учебной аудитории, было немногим теплее, чем на улице. Студенты-медики, завернутые в пальто и платки, сидели, поджав окоченевшие ноги, и дышали на побелевшие от холода пальцы. Но все глаза были прикованы к доске и к фигуре Льва Борисова.

На доске он нарисовал схему: три концентрических круга. В центре — «Раненый боец». Вокруг — «Холод. Боль. Инфекция».

— Запомните, — его голос, хриплый от усталости, резал ледяную тишину. — Ваша задача не просто зашить рану. Ваша задача — вытащить его из этого ада. Победить холод — согреть. Победить боль — обезболить. Победить инфекцию — не дать ей шанса. Это три фронта, и отступать некуда.

После теории он повел их в перевязочную. На столе лежал боец с рваной раной кисти. Лев попросил у сестры шприц с совкаином.

— Сейчас я покажу вам технику, которая сэкономит нам наркоз и спасет бойца от лишних мучений, — сказал он, набирая раствор. — Проводниковая анестезия на уровне запястья. Мы блокируем нервные стволы, идущие к кисти. Боец будет в сознании, но не почувствует боли.

Он делал укол медленно, объясняя каждое движение, каждую анатомическую ориентировку. Студенты, затаив дыхание, ловили каждое слово. Это была не сухая теория, а инструмент выживания, который они могли применить завтра же.