Врач из будущего. Подвиг - Андрей Корнеев

— А как тут… воюется? — спросил он, глядя на их спокойные лица.

Коренастый хмыкнул.

— С непривычки — страшно? Не боись пехота, втянешься. Да с полковником нашим не пропадешь… Он же чекист. Не как все. Он думает на три шага вперёд. Скажет: «здесь будет прорыв», и там — прорыв, дураки немцы пошли, а мы стало быть ждем. Легко воюется, знай сполняй, что сказано. А он за нас думает: кормит, поит. И даже в баню с пивком отправляет, — он поднял кружку. — За Белосток!

Иван выпил. Разговор полился сам собой. Он, забывшись, рассказывал про дулаг, про охранников-хиви. Видел, как на лицах собеседников появлялась не жалость, а ровная, холодная ярость и ненависть к врагу. Худощавый тихо сказал:

— Ну суки, за все нам ответят. У нас полевой суд справедливый и быстрый.

После раков и пива, сытый и будто наполненный теплом изнутри, Иван вышел в раздевалку. Там уже лежали аккуратные стопки: новенькая гимнастёрка и галифе, новенькие портянки, кирзовые сапоги — целые, крепкие, новые! И сверху — бритвенный набор.

— Стричься и бриться — завтра, потом в санчасть*, — сказал дежурный, тоже во всём новом. — Сейчас — свободны. Ужин в столовой до девяти вечера. Или в кинотеатр — «Чапаева» крутят. Кто устал — сразу в казарму, отбой в десять, подъём в восемь. Но для вас отбой не нормирован можете так ложиться спать, приказ полковника*.

Санчасть*— нужно понимать в госпиталя и городскую больницу переделанную под госпиталь попало 10 000 раненных и обессиленных от голода людей. По логике после бани бы бойцов в санчасть. Но медперсонал был перегружен, потому относительно здоровых просто отмыли и накормили. Санчасть оставив на завтра.

Приказ полковника* — понятно в стандартной ситуации водят на ужин, есть отбой и подъем в положенное время. Тут прибыло 5000 относительно боеспособных пленных, людям дали неофициальный выходной, баня, кино, ужин в столовой до 9 вечера, возможность раньше отбиться поспать. Вольница первого дня, пока не сформировали подразделения. Да и тиранить людей после плена и боя не разумно.

Иван выбрал казарму. Ему показали длинный, вымытый барак. Кровати с железными спинками, чистые матрасы и белоснежные простыни. Он сел на свою кровать, проваливаясь в непривычную мягкость. Снял новехонькие сапоги, почувствовав, как ноют натруженные, но чистые ноги.

Рядом, на соседней койке, молоденький пулемётчик из его же батальона, прошедший с ним ужасы плена и штурм вражеских позиций, вздохнул счастливо:

— Кровать-то, мать её… С ума сойти. Никто бы не понял молодого паренька, но Иван понимал…

Потому сержант не ответил. Он скинул гимнастёрку, галифе, привычно обмотав портянки вокруг сапог, лёг на спину и натянул до подбородка свежую простыню, пахнущую солнцем. Сквозь открытое окно доносились звуки почти мирного города: гул моторов с рембазы, далёкие команды, смех. Не было воя «штук», не было разрывов. Была тишина.

Он закрыл глаза. В голове, где ещё утром жили только голод, злоба и животный ужас, теперь звучали простые слова: «…всё на складах — на бойцов…», «…чекист, он думает вперёд…», «…фрицы за них ответят…».

И впервые за много-много дней — с того самого чёрного июня — Иван уснул не потому, что свалился без сил, а потому что ему захотелось спать. Уснул сытым, вымытым, в новой форме, на чистой постели. Зная, что его не разбудят ни крики, ни пинки. Подъём — в восемь.

Последней мыслью, уплывающей в тёплый мрак, было тихое, ясное понимание: он снова человек. И завтра он будет воевать не как загнанный зверь, а как боец Рабоче Крестьянской Красной Армии. За всё это, за баню, за раков, за простыню и за того полковника, который всё это устроил. Из таких вот мелочей складывалось огромное слово Родина…

9 июля 1941 года, 07:00. Казарма 2-го сводного батальона, Белосток.

Ивана разбудил не горн, а непривычная тишина и свет из окна. Он лежал, не двигаясь, несколько секунд, привыкая к ощущению чистой простыни под телом и странной лёгкости в голове. Не было того каменного кома усталости. Потом вспомнил: подъём в восемь. Но вокруг уже шевелились, шёпотом переговаривались.

— Слышал? Парад будет! — прошипел сосед, пулемётчик Петька.

— Какой ещё парад? — недоверчиво пробормотал кто-то.

— Говорят, пленных по главной гнать будут. И технику нашу всю покажут. Полковник приказал. В девять уже начало!

Суета стала нервной, радостной. Ровно в восемь в дверь вошёл старшина — не вчерашний, а новый, тоже во всём новом, с невозмутимым лицом старого служки.

— Подъём! Умыться, построиться за десять минут! На завтрак — тридцать минут! В девять — всем на площадь!

Завтрак был в той же солдатской столовой, но для вчерашних пленных — это был не просто преим пищи, а настойщий праздник. Пиршество! Длинные столы ломились. В центре каждого — горы нарезанного белого хлеба. Рядом — целые брикеты сливочного масла, жёлтого, душистого. Чайники с крепким, сладким чаем. Миски с дымящейся пшённой кашей, куда каждый клал по своему усмотрению масла — ложку, две, полпачки. На отдельном блюде — румяное сало, тонко нарезанное сало, которого бери сколько хочешь, как и хлеба. Бойцы не знали и не могли знать, что в свинарник, севернее города попало несколько артиллерийских снарядов фрицев. Теперь свинины и сала было в изобилии, не съедят они съедят немцы, ну или просто протухнет под жарким летним солнцем.

— Бери, не стесняйся! Хлеба — сколько влезет! — кричали дневальные, сами намазывая на ломти масло сантиметровым слоем.

Иван ел медленно, смакуя. Хлеб был мягким, масло таяло во рту. Он запивал его глотками сладкого чая и чувствовал, как силы, настоящие, а не от адреналина, наполняют тело. Вокруг него такие же, как он, вчерашние пленные и окруженцы, ели молча, с каким-то благоговейным ужасом. Кто-то украдкой прятал кусок сала в карман, но тут же, оглядевшись, стыдливо доставал и съедал. Не потому, что останавливали или осуждали. Просто возвращалась человеческое достоинство, гордость…

08:40. Их выстроили и повели не на плац, а прямо в город, к центральной площади. Улицы были полны народу. Не только солдаты. Женщины в платках, старики, дети — всё, кто остались в живыми в Белостоке, высыпали посмотреть. Воздух гудел от приглушённого говора, смеха детей, нервного ожидания. Ивана и его товарищей втиснули в первые ряды зрителей у самого края мостовой.

Он огляделся. Напротив, на импровизированной трибуне, сооружённой на базе грузовиков ЗИС, стояла группа командиров. В центре, в простой гимнастёрке, но с таким видом, будто на него смотрит вся страна, — полковник Морозов. Рядом — майор Орлов, командир танкистов, суровый и подтянутый;