Французский полтергейст - Василий Анатольевич Криптонов

— Понимаю. В заявлении он указал: «По семейным обстоятельствам». Вы не могли бы уточнить, что за обстоятельства?

— Молодой человек, к чему эти вопросы? — нахмурилась женщина и отставила чашку. — Это наши личные дела! Проявите уважение!

— Опять же понимаю. Однако видите ли, в чём дело. Я не только декан факультета стихийной магии, я ещё и веду в этой академии курс магии мельчайших частиц.

— К нашему сыну это не имеет никакого отношения!

— Имеет, он этот курс взялся посещать. И делал серьёзные успехи. Однако некоторое время назад что-то изменилось. Он резко изменил отношение к учёбе, сделался замкнут, угрюм. После чего подал это заявление, которое, признаюсь, я долго не подписывал. Понимаете, я за свою карьеру многажды видел такое. Молодой человек берёт академический отпуск, уходит, затем или не возвращается вовсе, или же возвращается, но, попав в другой коллектив, не может освоиться. Учёба идёт по наклонной. А ведь это — билет в жизнь, понимаете?

— Не драматизируйте, — поморщился мужчина. — Мы — весьма состоятельные помещики, и даже без образования наш сын не пропадёт. Где он?

Где он, где он… Прицепились! Не знаю я, где он. Думал, по ходу придумаю — не придумалось. Все мозги вскипятил над этими книгами дурацкими. Надо сейчас сию пару как-то осторожно убедить подождать в гостинице до завтра… Как будто нас это спасёт.

— Ваш сын… — начал было я, как вдруг мирное течение нашей беседы прервалось.

Из приёмной послышался шум, дверь распахнулась, и в кабинет влетела раскрасневшаяся и зарёванная Лапшина с криком:

— Это моя вина! Моя!!!

Глава 48

Госпожа Барышников

Когда я, наконец, собрался удовлетворить просьбу Диль и купить ей новую одежду, я столкнулся с неожиданными трудностями. Фёдор Игнатьевич сказал решительное нет. Это меня заинтриговало. Поскольку дело происходило в гостиной, я решительно подвинул стул и сел, преданно глядя снизу вверх на своего непосредственного начальника, который уже почти совсем приготовился стать моим тестем. Я ничего не сказал, но столь выразительно смотрел широко открытыми глазами, что Фёдор Игнатьевич догадался: от него ждут подробностей. И, вздохнув, изложил их:

— Александр Николаевич, ну как вы это себе представляете, право слово? Мы ведь условились фамильяра вашего не афишировать. Следовательно, вам придётся отправиться по магазинам с некой девушкой. Вас заметят, о вас заговорят. Персона вы, Александр Николаевич, известная, и факт вашей помолвки также секретом не является. Будут пересуды, которые не получится так просто остановить. Разумеется, на Татьяну они не повлияют, она ведь знает, что происходит, но общество может от вас отвернуться. А какими бы прогрессивными вы, молодые люди, ни являлись, общество всё равно означает силу и силу немалую. Вам в нём жить, Татьяне тоже.

Сказав всё это, Фёдор Игнатьевич опустился в кресло-качалку и тихонечко… закачался. Кресло было новым, мы его купили с Танькой в качестве презента, поскольку Фёдор Игнатьевич после всех треволнений, связанных с Барышниковым, стал каким-то старым и грустным, совершенно утратил кураж и даже не ругался, что Танька совершенно распоясалась и ходит ко мне спать чуть не каждую ночь. Она это объясняла необходимостью привыкать, и я, в целом, одобрял. С каждым разом она вела себя всё спокойнее, и вскоре без её в постели присутствия мне уже было как-то неуютно. Привыкаешь быстро обнимать перед сном что-то такое, тёплое, дышащее, прижимающее к твоим ногам свои босые ступни, всегда, разумеется, скрытые одеялом.

Поскольку до свадьбы мы строго-настрого условились не выходить за рамки благопристойности, в постели занимались преимущественно разговорами и чтением. Временами Танька силилась сказать мне, что любит, и обычно я под эти потуги засыпал, к её праведному гневу. Иногда напоминал, что если на этом месте у неё образовался столь серьёзный комплекс, а к психологам порядочные люди в этом мире не ходят, то я, со своей стороны, вообще не настаиваю. Я, со своей стороны, когда вижу, что девушка приходит ко мне спать каждую ночь, откровенно говорит о самом сокровенном, да к тому же ещё и собирается за меня замуж — прекрасно всё понимаю и без слов. Но Танька возражала, что это не для меня, а для неё, и она костьми ляжет, но до свадьбы во всём признается. Упорства у неё всегда было вагон и… и ещё вагон. Так что я на этом этапе демонстративно умывал руки.

— Папа, ты совершенно прав, — сказала Татьяна, входя в гостиную, одетая по-уличному. — Потому мы отправимся за покупками втроём.

Судя по кислому выражению лица Фёдора Игнатьевича, он готов был указать на десяток слабых мест в этой идее, но ему было лень. Однако сделав над собой усилие, он всё же сказал:

— И как же вы объясните эту самую Диль?

— Мы, папа, объясним её, как мою подругу из Москвы, Дилемму Эдуардовну.

— Ещё одна девушка, с которой Александр Николаевич живёт под одной крышей, я полагаю?..

— Фёдор Игнатьевич, ну в конце-то концов, — не выдержал я. — Герой я или нет? Опережая ваш ответ: да, безусловно. Учитывая обстоятельства моего в этом мире появления и все упавшие на меня рояли, я только героем быть и могу. А герою полагается гарем из разноцветноволосых девушек. И полагается эпизод с походом по магазинам. Забегая вперёд, полагается ещё и пляжный эпизод, но это мы отложим до лета.

— Гарем, — повторил Фёдор Игнатьевич. — Гарем…

— Таня, я фрустрирован, даже, не побоюсь этого слова, фраппирован! Достань мне книжку по геронтопсихологии.

— О Господи. Что это ещё такое?

— Это такая психология, которая геронто, что непонятного! Твоего отца необходимо срочно лечить. Диль, скажи ей!

— Да.

— Слышала Диль? Она врать не будет.

— Запросто буду.

— Диль…

— Молчу, хозяин.

— Зови меня на людях Александром Николаевичем.

— Мы же не на людях. Татьяна не считается.

— И вправду, как она может за человека считаться, когда отказывает родному отцу в необходимом лечении…

— Саша, да что ты такое говоришь⁈ С папой всё хорошо!

— Ничего не хорошо. Просто ты влюблена и пребываешь в эйфории, а потому не замечаешь, как вокруг тебя всё меняется. Я, быть может, тоже испытываю некое романтическое чувство, ибо ты не разбудить чего-то подобного в человеке просто не можешь, если задаёшься такой целью, но на моей стороне играет возраст, и он не даёт мне воспринимать мир сквозь призму своих чувств, возраст делает человека объективным. Диль, скажи?

— Да.

— Саша, я из-за тебя краснею и выгляжу нелепо, у меня даже слёзы наворачиваются. Где