Французский полтергейст - Василий Анатольевич Криптонов

— У кого же, позвольте полюбопытствовать?

— Горько об этом говорить — не помню.

— Как жаль, мне очень нравится хорошая поэзия…

— На вашем месте, — сказал, переворачивая страницу, Леонид, — я бы тоже волновался. Ведь скоро всё изменится раз и навсегда. Семейная жизнь! О, скольких я потерял на этом поле битвы.

— Что за чушь! — возмутилась Кунгурцева. — Брак — это новая глава в жизни, а не конец её. Вы говорите несусветные глупости.

— Все мои друзья тоже уверяли, что глава. И где они теперь? Томятся под каблуками, стиснутые так сильно, что ни вдохнуть, ни даже пропищать сигнал тревоги. Позабыты наши разудалые студенческие гулянки, позабыты все те немыслимые приключения, в которых мы с упоением участвовали… Неужели вам совершенно не страшно, Александр Николаевич?

— Мне? Вообще нет. Если я смогу оправдываться браком каждый раз, как меня будут звать на разудалую гулянку, то я готов жениться буквально завтра. Впрочем, нет. Сегодня тоже есть время.

— Александр Николаевич предпочитает тихий отдых дома, — пробормотал Серебряков. — Сколько раз я его звал в биллиард, в шахматы…

— Какой кошмар. Человек уже потерян. Он уже залез под каблук! О женщины! Что вы делаете с людьми? Кто-то должен положить этому конец.

— Леонид, давайте вы не будете сейчас класть тут конец. Сосредоточьтесь на поисках.

— Я ищу, ищу. Только, знаете ли, не представляется, будто есть какой-то смысл у этих поисков…

— Ищущие да обрящут.

— Безусловно, безусловно…

— А не ищущие — не обрящут. Вот и ищите, не отвлекайтесь. Нам позарез надо обрящ… В общем, вы поняли.

Серебряков захлопнул одну книгу, отложил её и подвинул к себе другую.

— Я бы беспокоился о другом, — сказал он.

— О чём? — вздохнул я, тоже меняя фолиант.

— О Татьяне. Девушки, выходя замуж в столь юном возрасте за кого-то постарше нередко вскоре начинают жалеть об упущенных возможностях. Например, я слышал историю об одном поэте, который также сочетался браком с юной девицей. И закончилось всё прескверно — дуэлью.

— Поэта, случайно, не Пушкин звали? — усмехнулся я.

— А, так вы знаете? Ну, что я тогда вам рассказываю.

— А я не слыхала о таком поэте, — заинтересовалась жадная до поэзии Кунгурцева. — Его убили на дуэли?

— Нет, что вы! Он убил своего противника. Был сослан в Сибирь, на каторгу — за ним уже водились грехи, вот и не вытерпел наш император. Там он и умер от тифу некоторое время спустя. Но перед тем написал немало песен, которые каторжники до сих пор поют. Что-то про орла за решёткой я слышал, проняло, признаю…

— А вы, Вадим Игоревич, среди каторжников что делали?

— По службе мотался в те края… Случайно услышал.

Некоторое время я листал молча. Потом сказал:

— Нет.

— Что именно?

— Нет, не будет с Татьяной таких проблем. Она нерешительна, это правда, однако когда решится — то уже с тем и в гроб ляжет. Я в ней абсолютно уверен.

— Убеждаете нас или себя?

— Леонид! Вы уже обрящли что-нибудь?

— Нет-нет, обрящиваю.

— Вот и давайте, обрящивайте. Меньше слов — больше обрящивания.

Постепенно продуктивная работа стала напоминать ситуацию, описываемую известной сентенцией: «Смотрим в книгу — видим фигу». Мозги закипели, перегрелись и остановились не у меня одного, а у всех, это буквально чувствовалось.

— Идёмте, встряхнёмся, — вздохнул я, поднимаясь. Прогуляемся вокруг академии и обсудим ещё раз…

— Александр Николаевич! — послышался громкий голос, и мы увидели спешащих к нам Борю со Стефанией. — Александр Николаевич, беда!

— Может, хватит? — взмолился я. — Что ж у вас куда ни ткни — отовсюду беды лезут?

— Родители Барышникова приехали!

— В смысле? Зачем⁈

— Повидаться! В общежитие приехали, там их сюда направили, а мы их в вестибюле встретили и наврали, что в самом дальнем кабинете в восточном крыле занятие у пятого курса!

— Приплыли, — буркнул я и почесал переносицу. — Н-да… Ладно, что ж. Надо… Не знаю даже, что и надо. Пойду, поговорю с ними.

И тут послышался грохот и приглушенный вскрик.

— Да вы издеваетесь⁈ — заорал я, вместе со всеми кидаясь на звук.

В проходе между стеллажами мы обнаружили груду книг с торчащими из-под неё ногами. В силу юбки и чулок эти ноги никак не могли относиться к Порфирию Петровичу, а следовательно, принадлежали Янине Лобзиковне. Мы бросились было на помощь, но Дмитриев нас опередил. Он вылетел откуда-то, будто вовсе материализовался магическим образом, мгновенно расшвырял книги и затормошил начальницу.

— Эй-эй! — кричал он. — Янина Лобзиковна, вы мне это перестаньте! Очнитесь! — и, глубоко вдохнув, прильнул к её губам.

— Уважаемый, оставьте работу целителей — целителям! — зло выпалил Леонид, подойдя ближе. — Чего ради вы пытаетесь её надуть? Дама чрезмерно худа на ваш вкус?

Но даме, похоже, хватило и надувательства. Она закашляла, запищала, замахала рукой и, наконец, оглушительно чихнула. Села, крутя головой с широко раскрытыми глазами.

— Они сами! — сказала, с недоумением глядя на книги.

— В смысле?

— Я просто шла, а они полетели на меня! Одна за одной, как будто выпрыгивали!

— А раньше книги так себя не вели? — спросил я. — Магические всё же.

— Нет, раньше — никогда.

— Ну, значит, беда. Будем разбираться. Но не сейчас, сейчас у нас господа Барышниковы. Так, вы двое, ведите, показывайте, где там ваше самое дальнее крыло.

* * *

Барышниковы выглядели так, как, наверное, и должны выглядеть деревенские баре, пытающиеся в городе сойти за своих. Чрезмерно пышное платье у госпожи, монокль в глазу у господина, усы чуть не до плеч, цилиндр… В общем, такая, довольно каррикатурная парочка, даже по местным меркам. На них посматривали озадаченно, однако никто ничего не говорил, это было не принято.

Я привёл эту пару в свой кабинет. Не в мелчкочастичный, разумеется. Там бы у них обязательно возник вопрос, зачем я держу у себя статую их сына, и уже сегодня мне бы пришлось разговаривать с полицией. Привёл я их в кабинет декана факультета стихийной магии, коим я и являлся. Там их очень впечатлила секретарша, осенившая обоих крестным знамением. Начавшее было кипеть возмущение притихло, они согласились на чай. Разливал я сам. От секретарши толку никаково, а прилично одеть Диль мы так и не успели.

— Где же наш сын, Александр Николаевич? — спросила женщина неприятным скрипучим голосом.

— Вот как раз об этом я и хочу с вами поговорить. — Я сел за стол, сцепил руки перед собой и произвёл вздох человека, которому не хочется начинать разговор на тяжёлую тему, однако выбора нет. — Некоторое время назад ваш сын подал заявление на академический отпуск. Вам это известно?

— Разумеется, — с надменной интонацией сообщил мужчина и сделал глоток чая. —