Французский полтергейст - Василий Анатольевич Криптонов

не желает никому навредить. Поэтому выбрал дерево. Вы ищете не статую, дамы и господа. Вы ищете студента в образе статуи. Растерявшегося и обуреваемого непонятными, хотя и очень сильными каменными чувствами.

В наступившей тишине я услышал, как Даринка тихо спрашивает у Тани, что такое «непотребство».

Допив чай, мы решили пока не подключать коллег Вадима Игоревича, а вместо этого попытаться решить вопрос самостоятельно. Первым делом наведались в общежитие, где жил Барышников, и сразу же обнаружили, что идём по верному пути. В общежитии наблюдались множественные разрушения и обалдевшие студенты. Нам сообщили, что каменная статуя действительно имела место быть, вломилась в комнату Демьяна, но практически сразу выпрыгнула в окно. Под окном на гравийке и вправду виднелась солидная вмятина. В комнате всё было перевёрнуто кверху дном.

— Что он мог взять? — задумался вслух Порфирий Петрович.

— Почему вы думаете, будто он что-то взял? — спросила Кунгурцева.

— Ну, для чего-то же он сюда приходил. Люди приходят домой, чтобы отсидеться, что-то оставить, либо что-то забрать. Отсиживаться наш Барышников очевидно не стал. Оставить что-либо каменная статуя не могла. Значит, он что-то взял. Эй, вот вы, господин, выглядывающий из-за косяка! Сколь хорошо вы знали господина Барышникова?

Из-за косяка вышел уже знакомый мне соломенноволосый парень и сказал, что знал Барышникова достаточно хорошо.

— В комнате у него бывать доводилось?

— Конечно, — кивнул парень. — Мы с ним эту комнату на двоих делили.

— Превосходно! — обрадовался Дмитриев. — Посмотрите-ка внимательно, что отсюда пропало?

Парень с сомнением посмотрел на обрушенные полки, разгромленную кровать и проломленный посередине письменный стол.

— Сложно сказать…

— Напрягитесь!

— Шкатулки нет как будто бы.

— Что за шкатулка?

— Да здесь, на полке стояла. Вещица простенькая, чёрного дерева, резная, на ключик запиралась.

— А в шкатулке что?

— Этого он не рассказывал, но я предполагаю сердечные дела. Краем глаза видел, что ночами он достаёт оттуда некие письма и с улыбкой перечитывает. А ещё там всякое.

— Потрудитесь излагать понятнее, какое такое всякое?

— Не знаю… Ленточка какая-то, штуки разные. Темно было, да и спал я…

— Любовь! — провозгласил Порфирий Петрович с таким видом и таким тоном, как будто придя домой к добропорядочному джентльмену, нашёл у него в каморке под лестницей лабораторию по производству метамфетамина и труп проститутки. — У господина Барышникова была дама сердца.

— Верно, была, — согласился сосед. — Кто такая — как ни бились, добыть от него не могли. Однако чувства испытывал серьёзные, думал даже отчисляться.

— Зачем? — не понял я.

— Хотелось как можно скорее что-то из себя представлять. У него в Барышниково родители, так думал ехать и дела принимать, чтобы, как она, значит, доучится — так он там уже твёрдо на ногах стоит. Есть, значит, куда жену привести.

— Потому и академический отпуск оформлял, — догадался я. — Не мог до конца решиться, оставил себе пути отхода. Разумный парень, нравится он мне.

— Оно же, знаете, — разсловоохотился сосед Барышникова, — стихийных магов — как собак нерезанных, уж простите. Никому особо не нужны. Если служба, так платят меньше, чем иным простолюдинам. И большого смысла в образовании нет. Так только, кураж один да предрассудки, что обязательно нужно образование получить. Ну, у кого, как у меня, за душой ничего — тем надо, а Барышникову-то зачем? Ему отец то же самое говорил, с самого начала, да Демьян сам противился. В город хотелось. А тут пожил — и вот, выкружилось следующим образом, значит.

— Ну и куда же может отправиться влюблённый юноша со шкатулкой, полной сентиментальной дребедени, осознавший свою каменность? — поставил перед нами риторический вопрос Порфирий Петрович.

Он полагал, что вопрос риторический. Я же его таковым не считал.

— Что ж, — сказал я, — действительно, куда же может направиться юноша в таком состоянии, как не к своей даме сердца.

— Её личность неизвестна, — напомнил Вадим Игоревич.

— Именно. В студенческой среде сохранить тайну невозможно. Им необходимо было место для встреч, свободное от досужих глаз.

— Лес? — предположила Стефания.

— Лес, — согласился я.

Мы пошли в лес. Там внезапно у Таньки случилось озарение, и она призвала своего енота, сообщив, что фамильяр, всего вероятнее, может идти по следу. Не обычному так магическому.

Енот Пафнутий, выслушав инструкции, и вправду бодро затрусил между деревьями, увлекая за собой всю нашу весёлую толпу, включая не обременённых никакой магией Порфирия Петровича и Янину Лобзиковну. Из каких соображений последняя бросила рабочее место, я вообще не понял, но спрашивать не стал.

Если бы я призвал Диль, она, должно быть, справилась бы ещё более эффективно, однако при таком скоплении непосвящённого народа я светить фамильярку не хотел. Енот увлекал нас в такие дебри, куда ни один человек в здравом уме бы не сунулся. Вскоре необходимость в проводнике отпала. Мы прекрасно видели след, оставленный големом. Следы в земле, ободранная кора, поломанные кусты. Вскоре показалась полянка с хижиной, верно, давно заброшенной — крыша просела, да и вообще строение выглядело чёрным и бесприютным. Голем сидел на крылечке, прижимая к сердцу шкатулку, и, должно быть, плакал: из каменных глаз текли ручейки песка.

Заметив нас, голем вскочил, отведя назад руку со шкатулкой. Всем своим видом он показывал, что готов сражаться за неё не на жизнь, а на смерть.

— Тише, всё хорошо, мы тебя не обидим! — внезапно вышла вперёд Татьяна. — Я всё понимаю. Мне можно не рассказывать, что это такое — чувствовать себя каменной среди живых людей, пытаться выразить простые человеческие чувства, но не иметь возможности…

Руки голема опустились, голова поникла. Танька подошла к нему ближе, как отважная дрессировщица, входящая в клетку свежепойманного льва. А Леонид фамильярно ткнул меня локтем в бок.

— О чём это она говорит, если не секрет?

— Секрет, — закатил я глаза. — Не взыщите.

— И в мыслях не было взыскивать. Просто подумал, вдруг не секрет.

Танька имела в виду то, что ей никак не удавалось признаться мне в любви, из-за чего она чувствовала себя какой-то неполноценной. Но знать об этом людям, выходящим за наш с ней тесный круг, было не обязательно.

* * *

— Вот так у нас и повелось, — закончил я рассказ.

Мы сидели в том самом кафе, куда однажды я ходил вместе с Фёдором Игнатьевичем. Только теперь летняя часть, разумеется, была закрытой, и мы заняли столик в помещении, взяв кофе и пирожных. Диль вернула мне кошелёк, и за всё рассчитывался я сам. Сам же и подвинул ей незаметным образом тарелку и чашку, чтобы снабдить их своей энергией.

— И он сейчас там? — уточнила Полина. — В на… В хижине?

— В вашей хижине, да, — кивнул я.

Девушка покраснела до