Здесь, сейчас и тогда - Майк Чен

потащил на импровизированное футбольное поле. Мяч оказался прямо у ног, но вместо того, чтобы вернуть его в игру, Кин показал все фокусы, которые знал, – начиная с дриблинга в воздухе и заканчивая обводом всех малолетних игроков. Через несколько минут, окруженный радостным смехом и протестующими возгласами, он почувствовал, как спину прожигают чьи-то глаза. Обернулся и увидел Пенни. Она моргнула, и Кин перехватил ее взгляд, полный облегчения, – ведь ей не пришлось иметь дело с родителями, – и недоверия, – пожалуй, из-за внезапности, с которой у Кина вспыхнуло желание поиграть с детьми.

Прежде чем они успели перемолвиться, во двор вышел Маркус.

Разумеется, никто, кроме Кина, не знал, что на нем полевая экипировка: серые брюки и черный пояс с кармашками и клеммами для оборудования всевозможных форм и размеров. Однако форменная куртка отсутствовала. Наверное, Маркус бросил ее на заднем сиденье автомобиля, оставшись в простой белой рубашке. По виду можно было подумать, что Маркус только что явился с работы, предполагающей починку тяжелой техники. Кин же видел перед собой человека, вернувшегося из прошлого чуть позже, чем было намечено.

Не исключено, что целью задания была ликвидация Миранды.

Инек объявил, что пора есть торт с мороженым, и детей как ветром сдуло, а Пенни и другие взрослые помогли всей ораве выбрать нужное направление. Маркус, на чьи сообщения Кин не отвечал уже несколько дней, бросил на него понимающий взгляд и спросил одними губами: «Ты в норме?»

Крепко обнимая Кина за талию, Пенни смотрела на толпу вокруг Инека, а сам Кин сдерживал порыв рассказать всем и каждому, что этот человек, Маркус, его друг – друг! – повинен в убийстве его дочери.

Про себя он твердил слова, с недавних пор ставшие его мантрой: какой бы чудовищной ни была ситуация, она не лишена логики. Вынужден был повторять их, хоть и не верил самому себе.

Но другого способа не существовало.

Эта фраза еще раз прозвучала у него в голове. Кин едва заметно кивнул Маркусу, и тот заметно расслабился.

– Маркус, – сказала брату Пенни, – будешь нам должен. Кин развлек детей, а я не поцапалась с родителями.

Он усмехнулся, затем рассмеялся, и оба агента бюро исполнили номер, обозначенный в учебнике как «непринужденное поведение в обществе гражданских».

– Кстати, – продолжила Пенни, когда они шли к остальным, – где ты научился так общаться с детьми?

– Так – это как? – переспросил Кин, делая вид, что не заметил взгляда, брошенного Маркусом.

– Прямо как человек-оркестр. Неужто курс лечения от радиации превратил тебя в коронного папашу?

От улыбки ее щеки округлились сильнее прежнего, а бедро врезалось в его бедро.

– Со стороны казалось, что для тебя это проще простого. И… ну, не знаю. Даже весело. Совсем не так страшно, как я думала.

Приоткрыв рот, Кин повернулся к Пенни. Разумеется, они разговаривали о детях, но почти всегда через призму обтекаемого «когда-нибудь». Стоило беседе свернуть в это русло, как Пенни тут же находила какое-нибудь «но»: «но у нас полно времени», «но пока мне хватает племянника» или «но я даже не буду знать, что делать», – а за ним следовали слова благодарности в адрес метаболизаторов. Из-за обычной продолжительности жизни ее кузина-натуралистка решила – подумать только! – завести детей к тридцати пяти годам.

– Совсем не страшно. Вовсе нет.

Глядя на Кина, Пенни улыбнулась, сначала чуть заметно, а затем все шире и шире.

– Говоришь с такой уверенностью, будто тебе уже доводилось нянчить ребенка.

– Пенни, дорогая, – позвала ее мать откуда-то из дома, – помоги мне с тортом!

– Дочерний долг, – вздохнула Пенни и чмокнула Кина в щеку.

– Скажи, что занята.

– Лучше выберу путь наименьшего сопротивления.

Она направилась к стеклянной двери, но Кин, отставший на несколько шагов, двинулся следом – на случай, если в последнюю секунду ей понадобится слинять. Твердой поступью Пенни вошла в дом, и ее голос не утратил самоуверенности, даже когда Эдит стала выговаривать ей насчет посредственности недавних рецептов. Когда Кин решил вернуться к Инеку и детям, Эдит перешла от кулинарной критики к теме спасения кошек, решив объяснить, почему это пустая трата времени.

– Выживает сильнейший, дорогая. Пусть они сами о себе заботятся. Не вмешивайся в естественный порядок вещей.

Выходя во двор с безупречно украшенным тортом на большом плоском блюде – тонкая работа, миниатюрное футбольное поле, а вокруг сахарно-кремовый стадион во всех подробностях, – Пенни только и смогла, что шепнуть Кину:

– Это я зря…

Инек и Маркус затянули: «С днем рождения тебя». К пению подключились дети, включая Бенджамина: тот невпопад хлопал в ладоши, и в глазах у него отражалось пламя свечей. На последней строчке скорость сбавили вдвое, растягивая финальное «С днем рождения тебя», а затем разразились возгласами одобрения, когда Бенджамин, вытянув шею, попытался задуть все семь свечей. Последняя разгорелась, сопротивляясь потоку воздуха, и Маркус, наклонившись, тайком дунул на нее, помогая сыну довести дело до конца.

Бенджамин повел себя почти так же, как Миранда в свой шестой день рождения. Днем раньше, когда Пенни ушла на работу, Кин достал телефон и пересмотрел это видео. Двое детей, а между ними больше столетия. Оба хохочут во все горло, подпрыгивают от нетерпения, оглядываются на родителей. Все меняется, но такое… Такое должно оставаться неизменным.

Инек подхватил Бенджамина на руки и крепко поцеловал его в лоб, а Маркус, вооружившись ножом, принялся резать торт.

– Только глянь, как они смотрят на Бенджамина, – вполголоса сказала Пенни. – Будто готовы спасти его ценой своей жизни. Представляешь, каково это – ощущать настолько сильные чувства? Настолько искренние? Вряд ли я справлюсь… То есть когда у нас появятся дети, я, наверное, замучаю их своей заботой. Хорошо, что мама не слышит, иначе не обошлась бы без комментария. – И Пенни со вздохом прижалась к нему.

Эти сентиментальные слова могли намекать на очередной поворот в жизни. Или же Пенни просто выражала свое восхищение братом. Так или иначе, сегодня в разговоре о детях впервые прозвучало слово «когда», а не «если».

Однако Пенни не посмотрела на Кина. И это, пожалуй, к лучшему. Хотя ее мнение о детях слегка изменилось, Кин лишь снова почувствовал, как разрастается пропасть между его нынешней жизнью и зигзагами судьбы Миранды.

– Дядя Кин! Дядя Кин! – подбежал к нему Бенджамин и, схватив за руку, потянул к Инеку и Маркусу. – Скажи папе и папочке, чему ты меня научил!

– Я все видел, Бенджамин, – улыбнулся Инек, – но теперь, когда папочка вернулся, расскажи ему сам.

Мальчуган разом выпалил всю историю с таким жаром, что гласные и согласные слились в бессвязный лепет об основах футбольной