Троя. Пепел над морем - Дмитрий Чайка

— У тебя есть что-то, кроме твоих слов? — спросил Агамемнон, останавливая царя Эвбеи, который рвался к Одиссею с кинжалом в руке.

— Мой раб видел, как он уходит по ночам за стену лагеря, — невозмутимо произнес Одиссей. — И он слышал звон в его шатре.

— Так обыщите мой шатер! — зарычал Паламед. — Вы ничего там не найдете, а я перережу горло этому шакалу. Лжец проклятый!

Микенец Талфибий, повинуясь знаку Агамемнона, бросился в сторону шатра, откуда вернулся весьма нескоро, держа на ладони перепачканный в земле кошель. Воин, на лице которого была написана гадливость, подал его ванаксу и тот, дернув завязки, высыпал на ладонь горсть новеньких, сияющих серебряными боками сифносских драхм.

— В его вещах не нашли ничего, — пояснил воин. — Он этот кошель закопал. Водой землю пролили, царь. Только так и увидели, где он его зарыл.

— Мне это подбросили! — крикнул бледный как мел Паламед. — Это Одиссей все! Он меня погубил! Вражда у нас!

— Камнями его побить! — заорал Одиссей. — Из-за него наши корабли топят! Из на него все отряды, которые за едой уходят, из засад бьют! Он это!

— О-он! — страшно заорали разъяренные воины, обступившие ставку ванакса. — Мы это серебро хорошо знаем! Это царя Сифноса серебро! Там еще башка бычья и крючки какие-то сзади.

— Побить камнями предателя, — кивнул Агамемнон, и ошалевшего от свалившейся на него беды Паламеда потащили к стене лагеря, образовав полукруг из воинов, которых корежило от ненависти. Люди всегда готовы поверить в самое худшее, когда ситуация такая, как сейчас. Они хотят найти виновного в их бедах, и им очень вовремя подсунули его. И даже то, что Паламед храбро сражался в одном строю с ними, уже не имело никакого значения.

— Я не виноват! Одиссей погубил меня! — крикнул Паламед, но его крик потонул в страшном зверином вопле.

— Получи, сволочь! — заорал царь Итаки и первым бросил камень, разбивший лицо эвбейского царя. Тот схватился за окровавленный лоб и завыл от страшного унижения, но в него уже полетели десятки других камней, которые похоронили его под своей тяжестью за считаные минуты.

Так погиб отважный воин и умнейший из данайских царей, который оказался слишком наивен и прям. Он недооценил жажду мести того, с кем воевал вместе плечом к плечу. Паламед уже успел выбросить из головы недоразумение на Итаке, да только Одиссей ничего не забыл. Он не любил прощать обид. А еще он всей душой хотел покинуть это проклятое место. Царь Итаки пошел в дальний угол лагеря, где из досок наполовину сгоревших кораблей собирали какую-то странную повозку. Осталось совсем немного, день-два, и она будет готова. Ведь он понял, зачем этот паренек приехал в лагерь. Слишком быстрые у него глаза для того, кто просто принес весть. Он уже увидел, где стоят шатры царей, где сложена добыча, и где дымят походные кузни. Царь Эней теперь знает, как запирают ворота лагеря изнутри и сколько стражи около них стоит. И он точно знает, сколько костров, около которых сидят воины, приходится на те, что потухли навсегда.

Одиссей сплюнул и пошел быстрее. Желание покинуть эту проклятую землю стало еще сильнее.

* * *

В то же самое время. Сифнос.

Это был волшебный день, и еще никогда Феано не была так счастлива. Она уже несколько дней почти не расставалась с госпожой. Они обедали вместе и вместе ткали, перемывая косточки всем бабам острова. Феано рассказала ей все микенские сплетни годичной давности, а Креуса заразительно хохотала и всплескивала руками, не веря ей. Бывшая рабыня только сейчас узнала, как теперь прилично есть благородным. Небольшой трезубец с затупленными кончиками был сделан из чистого золота, и Креуса довольно ловко управлялась им, забрасывая в рот куски мяса и лепешки, которую макала в подливу. На недоуменный взгляд Феано царица пояснила:

— Так мы славим своего бога Поседао, повелителя моря и сотрясателя тверди земной. Трезубец — его знак.

— Надо же… — протянула Феано и тоже взяла вилку, попробовав наколоть ей кусок козлятины с ароматными травами. — Хм-м, это очень удобно, госпожа! И пальцы остаются чистыми. Сколько раз я хватала платье грязной рукой. Едва отстирывала. Жалко, хоть плачь!

— Я тебя так понимаю, дорогая! — пухленькое, наивное лицо Креусы лучилось совершенно искренним участием. — Когда платье красивое, это так обидно.

Им подали еще хлеба, вина и оливок. В отсутствие мужа царица питалась просто, будучи к еде совершенно равнодушной. Только сладости на египетском меду она любила больше жизни и нещадно погоняла Филона, требуя развести пчел поскорее. Ей из собственных угодий меда пока не доставалось.

— Пойдем, милочка, в мои покои, — сказала ей Креуса. — Я тебе такое полотно покажу, ты просто обзавидуешься. Я его еще никому не показывала, пока оно не было готово. Таких цветов не ткала даже басилейя Хеленэ, а я давно слышала о ее мастерстве.

Феано зябко передернула плечами при упоминании ненавистного имени и безропотно пошла в покои царицы, где и впрямь увидела натянутую на станке ткань с цветами немыслимой красоты. Алые маки распускали свои лепестки, а капельки росы, сделанные из крошечных жемчужин, казались живыми, переливаясь нежным блеском в лучах закатного солнца. Феано ахнула. Ей даже притворяться не пришлось. Этой работе цены нет, и невысокая пухленькая Креуса лучилась законной гордостью.

— Это так прекрасно, госпожа, — выдохнула Феано, представляя себя в таком платье. Да Эней от нее глаз не оторвет, когда увидит.

— Садись, — показала Креуса на соседний станок. — Надо хотя бы пол-локтя соткать до темноты. Негоже женщинам царского рода проводить время в праздности. Ты умеешь вязать?

— Нет, госпожа, — отчаянно покраснела Феано, зная, что все состоятельные женщины острова день-деньской стрекочут спицами, одевая свою родню в дорогущую, невероятно теплую шерсть.

— Я тебя научу, милочка! — махнула пухлой ручкой Креуса. — Возьми вон тот клубок со спицами. Смотри! Раз петелька, два петелька…

К концу вечера Феано уже смогла сделать что-то похожее на вязанную полосу, но работу пришлось распустить. Уж слишком скверной она оказалась по сравнению с той, что выходила из рук царицы, которая болтала как сорока, в то время как ее пальцы мелькали с немыслимой быстротой, на глазах рождая пятку носка. Феано чуть сквозь землю не