Художник из 50х - Сим Симович

Он поднялся, надел пиджак и тихо вышел из барака. Воздух был прохладным, свежим, с лёгким привкусом осени. Москва спала — лишь редкие фонари освещали пустынные улицы.

Гоги шёл не спеша, без определённой цели. Где-то в глубине души теплилась наивная надежда — а вдруг встретит её снова? Ту девушку с серыми глазами, что смотрела на звёзды вместо дороги.

Дошёл до того перекрёстка, где произошло их столкновение. Постоял на том же месте, подняв голову к небу. Звёзды сияли так же ярко, созвездия располагались в том же порядке. Кассиопея, Лира, Большая Медведица — все на своих местах.

Но девушки не было.

Он прошёл дальше, углубляясь в лабиринт московских переулков. Каблуки стучали по брусчатке размеренно, эхо отражалось от стен домов. Где-то вдалеке тявкнула собака, где-то заскрипела калитка — ночь была полна мелких звуков, но людей не встречалось.

У Чистых прудов остановился, присел на скамейку. Пруд отражал звёзды — тысячи мерцающих точек дрожали на тёмной воде. Красота удивительная, но отчего-то печальная. Словно небо плакало в воду серебряными слезами.

«Одиночество, — подумал Гоги, — странная штука. С одной стороны, тяготит. С другой — даёт особую остроту восприятия».

Если бы рядом кто-то сидел, он бы разговаривал, отвлекался, не замечал деталей. А сейчас видел всё — как ветер рябит воду, как облако медленно заслоняет луну, как где-то в кустах шуршит ночная птица.

Поднялся, пошёл дальше. Мимо закрытых магазинов с тёмными витринами, мимо подъездов, где за окнами изредка мерцал свет — кто-то не спал, читал, работал или просто лежал без сна, как и он недавно.

На Тверской встретил патруль — двое милиционеров неспешно обходили свой участок. Поздоровался, показал документы. Они отпустили без вопросов — ночная прогулка не преступление.

— Не спится, товарищ? — спросил старший с пониманием.

— Не спится, — согласился Гоги.

— Бывает. Ночь для размышлений хорошее время.

Правда. Ночью мысли становятся яснее, чувства — острее. День суетлив, полон дел и обязанностей. А ночь принадлежит только тебе.

Дошёл до Красной площади. Мавзолей дремал под охраной, Кремлёвские стены возвышались в темноте. История спала каменным сном, но была ощутимо близко. Здесь проходили цари и революционеры, полководцы и художники. Все искали своё место в потоке времени.

Прошёл через Александровский сад. Деревья шептались на ветру, листья шуршали под ногами. Где-то в кронах перекликались ночные птицы — загадочно, тревожно.

Присел на скамейку под старым дубом. Ствол был толстый, узловатый — сколько он повидал? Наполеоновские войны, революции, две мировые войны… А люди всё рождаются, живут, умирают, а дуб стоит и помнит.

Луна выплыла из-за облака, залила сад серебристым светом. Гоги закрыл глаза, вдыхая ночной воздух. В нём смешивались запахи — прелые листья, речная влага, далёкий дым из труб.

Открыл глаза — и замер. Небо было усыпано звёздами так густо, как он не видел ни разу. Млечный путь тянулся бледной дорогой от горизонта до горизонта. Созвездия сияли с почти неземной яркостью.

«Вот она, настоящая красота, — подумал художник. — Которую не нарисуешь, не вырежешь, не опишешь. Можно только почувствовать».

Он сидел и смотрел вверх, пока шея не затекла. Время останавливалось, растворялось в созерцании бесконечности. Где-то среди этих звёзд летят планеты, на которых, может быть, тоже есть жизнь. Разумные существа, которые, как он, сидят ночами и смотрят на звёзды.

Одиночество перестало тяготить. Наоборот — стало даром. Возможностью слиться с ночью, с космосом, с вечностью. Почувствовать себя частью чего-то бесконечно большего.

Поднялся только когда забрезжил рассвет. Первые лучи солнца коснулись верхушек деревьев, звёзды начали блекнуть. Волшебство ночи отступало, уступая место дню.

Дорога домой заняла полчаса. Улицы просыпались — появились первые прохожие, зашуршали метлы дворников, заработали трамваи. Жизнь возвращалась в город.

В бараке было тихо — соседи ещё спали. Гоги прошёл в свою комнату, разделся, лёг в кровать. Тело устало, но душа была полна. Ночь дала ему то, что нужно было — не встречу с девушкой, а встречу с самим собой.

Перед сном ещё раз вспомнил звёздное небо над Александровским садом. Завтра нарисует его — не для заказа, а для себя. Чтобы сохранить ту красоту, которая открылась ему в одиночестве.

И заснул под утреннее пение птиц, счастливый от того, что прожил ещё одну ночь в этом удивительном мире.

Глава 20

Воронок приехал точно в назначенное время. Гоги уже ждал с папкой иллюстраций и деревянной жар-птицей в кармане. Сел в знакомый салон без лишних слов — привычка делала эти поездки почти рутинными.

По дороге размышлял о предстоящем разговоре. Берия не просто заказчик детских книг — это человек, который видит глубже поверхности. Их прошлые беседы касались философии власти, природы искусства, человеческой натуры. Сегодня, наверное, тоже будет нечто большее, чем просто оценка иллюстраций.

В кабинете всё было по-прежнему: аромат кавказского чая, кожаные переплёты книг, массивный стол красного дерева. Берия сидел у окна, читал какую-то сводку. Поднял глаза, когда вошёл художник.

— Садитесь, товарищ Гогенцоллер. Покажите, что принесли.

Гоги разложил иллюстрации к «Коньку-Горбунку» на столе. Лаврентий Павлович налил чай в две чашки, но к рисункам не подошёл. Просто сидел, отхлебывая напиток, и смотрел на художника изучающим взглядом.

— Скажите, — неожиданно произнёс он, — верите ли вы в людей?

Вопрос застал Гоги врасплох. Он ожидал оценки работы, а получил философскую дилемму.

— В каком смысле, Лаврентий Павлович?

— В самом прямом. Считаете ли вы человечество в целом достойным того, чтобы ради него стараться? Или люди — просто стадо, которое нужно направлять кнутом?

Гоги отхлебнул чаю, обдумывая ответ. В голосе Берии слышалась усталость — не физическая, а душевная. Усталость человека, который слишком много знает о природе власти.

— Люди разные, — сказал он осторожно. — Есть те, кто достоин лучшего. Есть те, кто разочаровывает.

— Дипломатично, — усмехнулся Берия. — Но я спрашиваю о вашем личном мнении. Не как художника, а как человека.

Гоги поставил чашку на блюдце. Разговор явно шёл не о детских сказках.

— Честно? Чем больше живу, тем меньше верю в людей как в массу. Толпа глупа, трусливы, жестока. Но отдельные личности… Они способны на удивительные вещи.

— Интересно. А что делать с этой глупой, трусливой толпой? Как ею управлять?

— Можно запугать. Можно обмануть. Можно попытаться воспитать. Каждый способ даёт свой результат.

Берия встал, подошёл к окну. За стеклом виднелась Москва — серая, деловитая, полная