Будет день - И. А. Намор

– Почти успешно, – кивнул сэр Энтони, пыхнув сигарным дымом. – Но его противники бросают в топку уголь, лопату за лопатой… Вы можете, Майкл, рассчитать, какой бросок станет решающим, то есть роковым? Вы знаете, когда разорвет котел? Я не знаю и боюсь, никто здесь, в Лондоне, не представляет всех возможных последствий этой, скажем так, аварии. Мы хотели бы, однако, чтобы процесс «закипания» происходил при нашем неофициальном, конечно, участии.

– А также под нашим контролем, если я вас правильно понял, сэр. – Майкл не знал, когда именно рванет в Вене, и рванет ли вообще, но угадывал ход мысли собеседника. – И мне в этом процессе отводится роль одного из тех, кто следит за манометром, – глаза молодого человека азартно блеснули, изменилась и поза: легкий наклон корпуса выдавал нешуточное волнение. Он «до самых жабр» заглотил наживку, подброшенную его непосредственным начальником – одним из руководителей MI6. Что ж, наблюдать за манометром не самый тяжелый труд, если машина, разумеется, управляема. Стать же в ней одним из тех, клапанов, которые сорвет давлением, совсем другое дело…

Вена, партийный штаб СДПА (социал-демократической партии Австрии), 11 февраля 1934 года

Есть люди, для которых Великая война еще не закончилась. Только теперь, вместо ненавистных лягушатников и иванов, врагом стал сосед по двору многоквартирного дома, коллега по работе, вчерашний боевой товарищ. Мир снова поделился на «своих» и «чужих», на этот раз по партийному признаку…

Карандаш Гринвуда мелькал по страницам репортерского блокнота, оставляя плотные ряды стенографических значков. Положение обязывало. Иностранный журналист, не делающий фотографий и записей, подозрителен.

…Тем не менее даже нейтральная удаленность от «чужих» не служит гарантией безопасности. Здесь подозревают всех и все. Тягостная атмосфера ежечасного ожидания провокаций со стороны правительства или боевиков Хеймвера настолько измотала тех, кто считает себя руководителями австрийской социал-демократии, что достаточно одного неосторожного жеста, неудачно брошенного слова… и вот уже за спиной несчастного стоят дюжие пролетарии в форме «Стрелкового Союза», ждущие только команды «фас», будто псы на сворке. Не спасет даже иностранный паспорт. Разве что советским tovarischam здесь вольготнее, чем всем остальным. За ними приглядывают только вполглаза…

«И в такой мутной воде мне приходится ловить свою рыбу…»

Рыбу… События мелькают столь стремительно, что любая попытка связи со «своими» для доклада неизбежно запаздывает. Не отсылать же телеграммы каждые два-три часа? Тем более что телеграф неблизко.

«Телеграф? Кто сказал: телеграф?» – внимание Майкла мгновенно переключилось на невысокого лысоватого мужчину с роскошными усами, что-то втолковывающего мальчишке-курьеру, юркому и пройдошистому на вид подростку, одному из тех, что во множестве крутились здесь – в штабе социал-демократической партии Австрии.

– Запомни: «вопрос о состоянии дяди Отто и тети будет решен только завтра. Врачи настоятельно рекомендуют подождать и ранее ничего не предпринимать. Состояние тети практически безнадежно. Поэтому переношу операцию на понедельник, после завершения консилиума врачей»[63], – усатый терпеливо повторил эти фразы несколько раз, до тех пор, пока мальчишка не начал говорить синхронно с ним, воспроизводя все, вплоть до интонаций. На Гринвуда они внимания не обращали: какой-то британец, который толком и венского-то не знает, сидит в уголке на колченогом табурете и знай себе строчит с отрешенным видом что-то в блокноте.

– Запомнил, Микки? Кто адресат – не забыл? – усатый отвесил подростку незлую затрещину, видно – для закрепления информации. Мальчишка не обиделся, только сверкнул глазами из-под замызганной кепки

– Конечно, помню, обижаете, дядя Август! Товарищу Рихарду в Линц. Отель «Шиф», – подросток шмыгнул носом и утерся рукавом пиджака, столь же засаленного, что и кепка.

«Дьявольщина! – Гринвуд еле сдержался, чтобы не вскочить с места сразу же, как только „дядя Август“ и Микки разошлись в разные стороны. – Телеграмма самому Бернашеку![64] Неужели социалисты решили спустить конфликт с властью на тормозах? Вот так новость… Теперь – только бы добраться до телефона!»

Решение пришло в тот момент, когда Майкл шел по коридору «штаба», мимо одной из комнат, где, как он был твердо уверен, есть городской телефон. Вернувшись в ближайший аппендикс, ведущий к уборным, Гринвуд достал из кармана носовой платок, свернул жгутом и поджег, бросив в стоящую на полу мусорную корзину, доверху наполненную какими-то объедками, комками газетных обрывков и окурками. Пламя разгоралось неохотно, и это главное – мусор больше дымил, чем горел, притом изрядно воняя, что полностью совпадало с замыслом баронета.

– Die Genossen! Der Brand![65] – закричал он по-немецки, подбегая к комнате с телефоном. – Там! Горит! Скорее!

По коридору уже полз сизо-серый дым и удушливый запах горящих тряпок, промасленной бумаги и какой-то изрядно вонючей химии.

Из комнаты тут же выбежали трое – все, кто был, на вид – рабочие. Как показалось Майклу, один из них под кожаной курткой припрятал пистолет. Именно этот, прихватив со стола графин с водой, выскочил последним и даже дверь машинально закрыл, оставляя Гринвуда наедине с телефоном.

Пятизначный номер, извлеченный из памяти, дребезжание наборного диска и приторно-медовый голос в трубке: «Экспортно-импортные услуги Мензиса, слушаю вас, сэр!»

– Лонгфилд. «Дейли мэйл». Срочно.

– Диктуйте, – манера речи изменилась сразу же. Вместо слащавости появились сухие, деловые нотки человека, готового к исполнению распоряжений.

– Записывайте… – Майкл передавал обстоятельства отправки телеграммы короткими, рублеными фразами. – Содержание послания… – Время поджимало, в любой момент могли вернуться «обитатели» комнаты. Гринвуд продиктовал текст по-немецки, чтобы исключить разночтения в значимых нюансах при возможном переводе.

Он почти успел, не хватило каких-то секунд… В трубке то и дело что-то шипело, и голос на том конце просил, почти умолял говорить громче. И Майкл говорил. Последние слова он прокричал уже под дулом пистолета, направленного на него человеком в кожаном мотоциклетном костюме. Тем самым, что выскочил с графином тушить пожар в коридоре.

Гринвуд улыбнулся, положил трубку на рычаги аппарата и поднял руки.

Вена, 12-13 февраля 1934 года

«И чего я добился?»

Утром стало известно, что телеграмму перехватила полиция, а шутцбундовцы в Линце начали восстание – бессмысленное, неподготовленное, кровавое. Вслед за ними за оружие взялись рабочие Вены. А Дольфус только этого и ждал. В город вошли армейские подразделения, подкрепления к жандармам, Хеймвер стягивал силы из других регионов. Рабочие кварталы были блокированы…

«Неужели, все случилось из-за одной-единственной телеграммы, не дошедшей до адресата?»

Вчера его даже не били, разве что пихнули пару раз прикладом между лопаток, усаживая в грязный развозной фургон, провонявший кислой капустой, и привезли сюда – в Карл-Маркс-Хоф. Фотоаппарат, блокнот, документы и всю мелочь, что была в