Миссия в Сараево - Алим Онербекович Тыналин

Тут же Душан Илич. Бледный, худой, нервный, похожий на призрака. Курил папиросу, пепел стряхивал в блюдце. Смотрел в окно отсутствующим взглядом.

Еще несколько знакомых лиц, из тех, кого видел на собраниях «Младой Боснии».

И Елена.

Она сидела в конце у дальней стены. Перед ней чашка кофе и раскрытая книга. Темное платье, волосы собраны в узел. Читала, не поднимая глаз.

Наши взгляды встретились на секунду. Она увидела меня, замерла. Не улыбнулась, не кивнула. Просто посмотрела, долгий, тяжелый взгляд. Потом опустила глаза обратно в книгу.

Я отвел взгляд, прошел к столику где сидели члены «Младой Боснии». Сел, спиной к стене. Отсюда видел и ее, и остальных.

Хозяин подошел, вытирая руки о фартук.

— Добрый вечер, господин Соколов. Что будете?

— Ракию. И чего-нибудь поесть.

— Есть сарма. Свежая, жена готовила.

— Давайте.

Он кивнул, ушел. Вернулся с графином и стаканом, поставил на стол. Налил. Я отпил, хорошая ракия, не самогон, фабричная.

Чирич поднял голову, увидел меня. Молча кивнул. Один из студентов тоже посмотрел. Душан в углу не обернулся, продолжал курить. Елена не поднимала глаз от книги.

Хозяин принес сарму, голубцы в капустных листьях, пахнущие мясом и томатами. Я ел медленно, прислушиваясь к разговору.

— … Димич умер, — говорил студент в очках. — Слышали?

— Слышал, — кивнул Чирич. — Сердце, говорят. Нашли утром.

— А вдруг не сердце? — второй студент, с длинными волосами, наклонился ближе. — Вдруг австрийцы…

— Не выдумывай, — оборвал Чирич. — Димич был осторожен. Никто не знал о его связях. Просто сердце не выдержало. Ему за пятьдесят, полнокровный, это бывает.

Студент в очках покачал головой.

— Жаль. Он много помогал. Финансировал. Теперь…

— Теперь найдем другого, — сказал Чирич жестко. — Дело не остановится из-за одного человека.

Они замолчали, выпили из своих стаканов.

Я продолжал есть, не вмешиваясь в их разговор. Душан докурил папиросу, затушил в блюдце. Достал из кармана новую, закурил. Руки дрожали, когда чиркал спичкой. Жадно втянул дым, закрыл глаза.

Опиум. Он под опиумом почти всегда. Бледный, нервный, глаза расширены. Чирич использует его зависимость, держит на коротком поводке.

Душан открыл глаза, посмотрел в мою сторону. Взгляд пустой, отсутствующий. Не узнал, не среагировал. Отвернулся к окну.

Я допил ракию, налил еще.

Елена перевернула страницу. Пальцы тонкие, белые, без колец. Читала медленно, водила пальцем по строке. Губы чуть шевелились, проговаривала слова про себя.

Она тоже не участвовала в разговоре. Подняла чашку, отпила кофе. Поставила обратно, не глядя на меня. Но я видел, рука слегка дрожала, когда ставила чашку.

Она знала, что я здесь. Чувствовала мой взгляд. Но не могла показать. Не могла подойти, поздороваться, заговорить.

Мы были любовниками. Но никто не должен знать. Особенно Чирич. Он подозревал Елену, я видел по тому, как смотрел на нее иногда.

Поэтому мы молчали. Сидели в одной кафане, на расстоянии вытянутой руки, и делали вид, что не знаем друг друга.

Она перевернула еще одну страницу. Я доел сарму, вытер рот салфеткой.

Прошло минут двадцать. Разговор перешел на другое, политика, австрийцы, что-то про Боснию. Голоса стали тише, я не слышал слов.

Душан допил свой стакан, встал. Пошатнулся слегка, схватился за край стола. Выпрямился, пошел к выходу. Прошел мимо меня, не глядя. Вышел на улицу.

Чирич посмотрел ему вслед, поморщился. Сказал что-то студентам, те кивнули.

Я допил ракию, положил на стол монеты. Встал.

Елена подняла глаза от книги, быстрый взгляд, на секунду. Наши глаза встретились. Она не улыбнулась. Только чуть наклонила голову, еле заметно. Потом снова опустила взгляд в книгу.

Прощание. Молчаливое.

Я кивнул в ответ, так же незаметно но Елена уже не видела. Я повернулся, пошел к выходу.

Чирич окликнул меня:

— Соколов. Как дела? Ты сегодня молчаливый.

Я остановился.

— Нормально. Работаю. Пишу статьи.

— Что пишешь?

— Про экономику. Торговля на Балканах, экспорт зерна. Скучная тема, но это заказ редакции.

Чирич усмехнулся.

— Скучная, да. Мы тут обсуждали твое исчезновение. Ты куда пропал?

Он даже не знает что я был в лагере.

— Ездил по заданию редакции. Много чего писал.

— По заданию редакции говоришь? — прищурился Чирич. — надеюсь, выполнил хорошо?

— Лучше всех, — ответил я, глядя ему в глаза.

— Увидимся, Соколов.

— Увидимся.

Я вышел на улицу.

Вечер был теплый, тихий. На Дорчоле горели фонари, по тротуару гуляли парочки, из соседней кафаны доносилась музыка. Обычный летний вечер.

Я остановился на углу, стоял, глядя на дверь кафаны.

Через минуту вышел Чирич с двумя студентами. Остановились рядом, попрощались. Студенты пошли в одну сторону, Чирич, в другую. Быстрым шагом, руки в карманах.

Еще через пять минут вышла Елена.

Стояла на пороге, оглядываясь. Увидела меня, я стоял в тени дерева, через улицу. Наши взгляды встретились.

Она шагнула вперед, будто хотела подойти. Потом остановилась. Покачала головой, едва заметно.

Нельзя. Слишком опасно. Кто-то может увидеть. Кто-то из «Младой Боснии», из людей Чирича. Доложат. Начнут подозревать.

Елена повернулась, пошла в противоположную сторону. Быстро, не оглядываясь.

Я смотрел ей вслед. Темная фигура в длинном платье, растворяющаяся в вечерних тенях. Потом исчезла за углом.

Я развернулся, пошел в другую сторону.

Мы не могли быть вместе. Слишком рискованно. Слишком много глаз вокруг.

Может быть, завтра. Или послезавтра. Когда Милутинович уже будет мертв, когда все успокоится.

Может быть.

Я шел по улице к себе домой. Зашел в квартиру, снял пиджак, разделся. Переоделся в темную одежду, рубашку, брюки, мягкие ботинки.

Проверил карманы. Перчатки, платок. Все на месте.

Посмотрел на часы. Половина десятого. До полуночи полтора часа.

Погасил лампу, вышел из квартиры. Запер дверь на ключ.

Пошел к Дунаю.

К набережной вышел около одиннадцати. Улицы пустынные, поздно для приличных людей, рано для портовых рабочих, которые начинали работу на рассвете. Попадались только редкие прохожие.

Я шел быстро, держась в тени домов. Дунай шумел где-то впереди, слышно, как вода бьется о причал. Пахло рекой, тиной, водорослями.

Набережная погружена в темноту. Справа вода, широкая, черная, быстрое течение. Слева старые бараки, где жили портовые грузчики.

Я дошел до того места, где вчера Милутинович останавливался у парапета. Темный участок, без фонарей. Парапет каменный, высотой по пояс. За ним сразу обрыв, внизу вода.

Справа от парапета заросли кустарника. Густые, темные. Я подошел, раздвинул ветки, пролез внутрь. Устроился так, чтобы видеть парапет и набережную в обе стороны. Надел перчатки, натянул плотно. Кожа мягкая, не стесняет движений.

Ждал.

Время тянулось медленно. С реки дул ветер, холодный, пронизывающий. Я сидел неподвижно, прислушиваясь к звукам. Вода шумела, плескалась о камни. Где-то