Проклятый Лекарь. Том 8 - Виктор Молотов

Несколько секунд я просто лежал, не в силах пошевелиться.

Кокон света давно рассыпался — ещё внутри воронки, в тот момент, когда я начал «отравлять» её изнутри. Моя одежда превратилась в обгоревшие лохмотья. Дымилась. Тонкие струйки сизого дыма поднимались от ткани, унося с собой запах палёной шерсти и чего-то химического.

Кожа… о, кожа была отдельной историей. Ожоги первой степени покрывали руки и лицо — эритема (покраснение), лёгкая отёчность, болезненность при прикосновении.

На предплечьях и шее — вторая степень: частичное повреждение дермы (глубокого слоя кожи), волдыри, которые уже начали вздуваться, заполняясь серозной жидкостью. Противное ощущение… как будто кто-то облил тебя кипятком и забыл извиниться.

Каждая клетка тела стонала от боли. Мышцы — от перенапряжения. Кости — от ударов. Нервные окончания — от некротического воздействия. Даже волосы, казалось, болели, хотя это физиологически невозможно — в волосах нет нервов.

Но я был жив.

Это осознание пришло не сразу. Сначала воспринял это просто как факт: сердце бьётся, лёгкие работают, мозг функционирует. Потом пришло понимание: я выбрался. Я сделал невозможное. Я нырнул в некромантическую воронку и вынырнул обратно.

Надо будет записать в мемуары. Глава четырнадцатая: «Как я купался в концентрированной смерти, и что из этого вышло».

А потом я услышал звук. Похожий на вздох. Долгий, протяжный вздох умирающего существа. Существа, которое наконец-то отпустило жизнь — или то, что заменяло ей жизнь.

Я повернул голову, движение далось с трудом, шейные мышцы протестовали, и увидел. Воронка умирала. Сворачивалась сама в себя, как цветок на закате, как морская звезда, выброшенная на берег, как паук, поджимающий лапы в последней агонии. Её щупальца — те самые, что тянулись к детскому саду, к астральному эху детской радости — втягивались обратно в центр. Медленно, неохотно, как будто сопротивляясь неизбежному.

Голоса внутри затихали. Те миллионы душ, что кричали от боли — они замолкали. Один за другим, сотня за сотней, тысяча за тысячей. Как свечи, которые задувает ветер. Как звёзды, которые гаснут на рассвете.

Они уходят. Наконец-то уходят. Туда, куда должны были уйти давным-давно.

Тьма рассеивалась. Гигантская спираль, нависавшая над детским садом, становилась всё меньше и меньше. Двадцать метров. Десять. Пять. Два.

Последний хлопок разорвал тишину. Громкий, оглушительный, как выстрел из пушки. Как гром среди ясного неба. Как последний удар сердца.

И воронки не стало. На её месте осталось только выжженное пятно на земле — идеально круглое, метра три в диаметре. Там, где она касалась земли — в небе-то она была гораздо больше.

Трава почернела и скрутилась. Земля спеклась в подобие стекла. От пятна поднимался пар — или дым, я не мог разобрать в темноте.

Запах озона забивал ноздри. И тишина.

Мёртвая, абсолютная, звенящая тишина. Такая, какая бывает только после катастрофы. Когда всё уже случилось, и мир замирает, пытаясь осознать произошедшее.

— Ох… ре… неть… — голос Костомара прозвучал откуда-то слева. Хриплый, слабый, едва узнаваемый.

Я повернул голову — ещё одно болезненное движение — и увидел его. Вернее, то, что от него осталось.

Мой верный скелет лежал на земле, разобранный на составные части. Череп отдельно, грудная клетка отдельно, руки и ноги — вразброс, как детали конструктора, который уронил нерадивый ребёнок. Зелёные огоньки в глазницах черепа едва тлели — признак критического истощения.

— Держись, — прохрипел я. — Соберём.

— Не… торопись… хозяин… — он попытался пошевелить челюстью. — Тут… уютно…

Ростислава я почти не видел. Призрак стал настолько прозрачным, что сливался с ночным воздухом. Только лёгкое мерцание выдавало его присутствие — как рябь на воде или марево над раскалённым асфальтом.

— Ростислав? — позвал я.

— Здесь… — голос донёсся отовсюду и ниоткуда одновременно. — Еле… держусь… Вытащить тебя… стоило много сил…

— Спасибо.

— Не… благодари… Просто… не умирай в ближайший час… Иначе зря старался…

Кирилл лежал в нескольких метрах от меня — там, где упал после того, как отдал последние силы на поддержание светового щита. Без сознания, но дышал — я видел, как поднимается и опускается его грудь. Медленно, ритмично.

Я заставил себя подползти к нему. Проверил пульс на лучевой артерии — на запястье, у основания большого пальца — шестьдесят восемь ударов в минуту, слабого наполнения, но ритмичный. Зрачки при проверке — одинаковые, реагируют на свет. Кожные покровы бледные, но без синюшности.

Организм Кирилла отключился, чтобы восстановить потраченные ресурсы. Как перегревшийся компьютер, который уходит в аварийную перезагрузку. Опасно, но не смертельно. Через несколько часов придёт в себя. Через сутки будет уже как новенький.

Я откинулся на спину, глядя в ночное небо. Звёзд не было видно — слишком много светового загрязнения, слишком плотные облака. Только чёрная пустота над головой. И где-то далеко, на горизонте виднелось оранжевое зарево московских огней.

Тело болело. Всё тело целиком, без исключений. Мышцы, кости, кожа, внутренние органы — каждая система напоминала о себе отдельным, индивидуальным видом боли. Как оркестр, в котором каждый инструмент играет свою партию страдания.

Несколько мгновений — блаженной, восхитительной тишины. Потом я услышал шаги. Мягкие, почти бесшумные. Шаги человека, который привык двигаться незаметно.

Я повернул голову и увидел его. Из ближайшей тени сгустилась фигура. Высокая, стройная, в чёрном плаще с капюшоном. Капюшон был откинут, открывая лицо.

Пётр Бестужев. Альтруист.

Он выглядел совершенно невредимым. Ни царапины, ни пылинки. Как будто только что вышел из дорогого спа-салона, а не из теневого перехода.

И смотрел на нас, на побоище вокруг с холодным, почти научным любопытством.

— Впечатляюще, — сказал он, не спеша приближаясь. — Должен признать, не ожидал. Уничтожить один из центральных узлов… это требует либо огромной силы, либо безумной храбрости.

Он помолчал, глядя на меня. Потом продолжил:

— Судя по твоему состоянию — второе.

Он остановился в нескольких метрах от меня. Посмотрел сверху вниз — спокойно, оценивающе.

— Но всё равно — глупо. Я же предупреждал. Вы не имеете права трогать наши воронки, — заявил он.

Я попытался подняться. Тело протестовало, ибо каждая мышца, каждый сустав кричал от боли. Но я всё-таки приподнялся на локте.

— А вы… — голос звучал хрипло, но я заставил себя говорить чётко, — не имеете права ставить свои игрушки над детскими садами. Предлагаю компромисс — я перестану их ломать, когда вы расскажете, на хрена вам всё это нужно.

Альтруист чуть наклонил голову. В его глазах мелькнуло что-то похожее на удивление.

— Ты торгуешься? Сейчас? В твоём положении?

— А почему нет? — я пожал плечами, морщась от боли. — Лёжа на земле, в окружении полумёртвой команды — идеальное время для переговоров, нет?

Он усмехнулся.